Тот, кто хочет установить закон, берет на себя большую ответственность (Гал. 1:7; Гал. 2:11), а тот, кто ищет в нем оправдание, отпадает от Христа (Гал. 5:4).

Порой Павел защищает закон; кажется, это увеличивает опасность возникновения страха. «Мы уничтожаем закон верою? Никак!» (Рим. 3:31). «Кто исполняет его, тот жив будет!» (Рим. 2:13). Закон свят (Рим. 7:12), духовен (Рим. 7:14), и только потому, что человек плотян и продан греху, он не может этого заметить.

Попытки примирить эти расхождения не входят в наши задачи. Думаю, прежде всего нужно принять во внимание, что святой Павел испытал двойственный опыт. В дохристианский период он испытывал как избавление от страха, так и его усиление; но став единым с Христом, он обрел уверенность в спасении. Для нас важнее всего то, что вера во Христа поистине осуществляет то, чего не может достичь закон, если принять во внимание человеческую плотскую природу. Она оправдывает человека перед Богом и освобождает его от страха, рожденного чувством вины.

Иногда апостол толкует Священное Писание грубо, словно раввин. Это результат традиции, рожденной коллективным компульсивным неврозом. Его вред устраняется толкованием, которое, скорее всего, является внесением идей Павла[341]. Своим великим свидетельством: «Буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3:6) он в самой сути освободил христианство от компульсивно-невротической ортодоксальности, основанной на Священном Писании.

Христианство – религия любви и, следовательно, преодоления страха. Оно подразумевает некую форму единства; а единство требует организации. Изначальная форма христианства – собрание верных, которое для святого Павла начинается с иерусалимской общины из нескольких семей; а в конце концов – и для мировой истории это снова деяние величайшего значения[342], – объемлет весь христианский мир. Павел – истинный «отец Церкви», ибо создал идею Церкви, охватывающей всех христиан и каждую общину, и характеризовал ее как Тело Христово, как единое целое во множестве своих членов. Церковь – не просто собирательное название для всех, кто в одиночку или в группе почитал Христа; она обозначала единое целое, и ее единство происходило из множества членов, не по закону, но по благодати (1 Кор. 12:12), через Духа Святого[343]. Это единение «проявляется как коллективная личность, охватывающая всех верующих как членов одного тела» (Гольцман, там же). Так же следует понимать и 1 Кор. 12:12: «Как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много – так и Христос». Так Христос, имеющий небесное Тело, получает земное. Каждый христианин становится не более чем частью единого тела, завершение которого – Христос (Рим. 12:4). Мы сейчас не можем касаться того, совпадает ли «бытие во Христе», о котором пишет Альберт Швейцер[344], с принадлежностью к мистическому Телу Христову, обретаемой в таинстве Крещения. Поразительное сравнение использует Павел, когда пишет в Рим христианам, знающим закон (Рим. 7:1): как жена со смертью супруга освобождается от закона замужества, так и они, христиане из иудеев, умерли для закона Телом Христовым и больше не живут «по плоти»; поэтому страсти, обнаруживаемые законом, больше не действуют в их членах (Рим. 7:5). «Те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал. 5:24). Швейцер, конечно, совершенно справедливо утверждает, что Павел говорит о Теле Христовом не только символически или этически, но и как о естественном теле[345]. Постепенно идея Церкви принимает качество инстанции[346].

Что означает это новое восприятие? Сначала исполненная любви вера во Христа и тесная связь с собратьями-единомышленниками, также членами Тела Христова, действуют как мощнейший избавитель от страха. Когда в это единство добавляется освобождение от греха (Рим. 6:2; Рим 6:6) и хождение в обновленной жизни со Христом (Рим. 6:4), вряд ли можно переоценить обретенное благо. Церковь возвышается до инстанции, дарующей спасение; вне ее никто не может следовать за Христом и достичь блаженства. Но на этом этапе возникает новая, более серьезная опасность, и она проявляется в том гневе, с которым апостол Павел набрасывается на иные взгляды современников (2 Кор. 11:13; Гал. 2:4; Гал. 5:12). На горизонте сходились тучи, и буря уже готовилась разразиться. Подозреваем, что серьезные проблемы, в число которых, возможно, вошли новые причины страха и ужаса, ожидали тех, кого личные подсознательные религиозные нужды заставляли держаться собственных взглядов и убеждений, отличавшихся от мнения масс в вопросах веры. Вернле подводит итог резкими словами: «Павел – создатель идеи христианской Церкви; и в том числе – идеи и ее фанатичной ограниченности, когда все, кто вне Церкви, считаются грешным сбродом, подлежащим гибели; идея эта обрекала таких людей на смерть и поставила спасение в зависимость от верования в саму Церковь. Так тот же самый человек, благодаря которому об Иисусе узнал свободный мир, в то же время втиснул Иисуса в прокрустово ложе, несовместимое со свободой и важностью Его поучений и притч»[347].

Писатели минувших лет называют Павла создателем идеи таинства[348]. До этого, как установлено, крещение и причастие расценивались только как символическое выражение общности, а крещение также считали условием спасения. Иные говорят, что Павел превратил оба таинства в магические действия, но это опровергают Файне[349] и другие. Все зависит от того, что вкладывать в понятие магии. Если понимать под ней символические или подражательные действия, которые с помощью высших сил должны привести к должному исходу, тогда придется назвать таинства Павла магическими.

Крещение в трактовке Павла обладает двумя характерными чертами, которые отличают его от прежней версии: 1. Оно неразрывно связано с мыслью о смерти, а косвенно – и с воскресением Иисуса. 2. Это символическое деяние, оказывающее сверхъестественный эффект.

Омовение прозелитов с погружением в воду в ритуалах иудеев и крещение в практике Иоанна Предтечи не содержат символики смерти. Преобладает мысль об очищении, как у пророков, выражавших внутреннее очищение с помощью внешнего, например Ис. 1:16: «Омойтесь, очиститесь!» (см. также Иер. 2:22; Иез. 36:25). Швейцер справедливо утверждает, что погружение символизирует смывание грехов. Мне неизвестно, из каких слов Павла он заключает, что крещение гарантирует действительность искупления[350]. Протохристианская община крестила во имя, а не в смерть Иисуса[351]. Мотив вовлеченности и мистического единения с умершим и воскресшим Спасителем полностью отсутствует в христианской религии до святого Павла. Однако он обнаруживается в культах Атиса и Митры, практикуемых в Малой Азии, где ритуал инициации, тавроболий – крещение кровью священного быка, – был призван освободить людей от смерти и внутренней нечистоты, и крови жертвенного животного, закланного взамен умершего бога, приписывали сакральный смысл. Поэтому посвященные пытались испить крови, льющейся на них. Это описание мы встретим у Пруденция[352].