Психологически совершенно неудачно утверждение Вреде о том, что учение об оправдании у Павла является лишь полемическим, «понятным только как часть его споров с иудаизмом и иудеохристианством и предназначенным только для них»[330]. Разумеется, Павел мог предположить, что неевреи никогда бы не приняли закон Моисея и что идея об оправдании делами закона сделает невозможным обращение неиудейского мира. Но та роль, которую он в своем видении мира отводил служителям и противникам закона не побудила его к религиозным высказываниям, которые не соответствовали бы его убеждениям и опыту. Несомненно, прав Вернле, когда он и здесь считает отправной точкой учения Павла его личный опыт и только после него ставит апологетику[331]. Если апологетика святого Павла могла охватить язычников, она бы явно сумела разрушить даже иудейскую систему и уничтожить идею заместительной жертвы, которая была важнейшей частью в его теории оправдания: ведь, по свидетельству самого апостола, для язычников крест был безумием. Павел создал воззрение об оправдании не для того, чтобы сделать новую веру приятной, а из собственной религиозной необходимости.

Уже протохристианская община в Иерусалиме сделала центром своих религиозных идей смерть и воскресение своего учителя, в котором они усмотрели Мессию и которого восприняли как небесного Спасителя и объект культа. Естественно, Павел развивал эти идеи с позиции своего самого сокровенного опыта. Тоска по Христу, который после явления в Дамаске превратил его из преследователя христиан в верующего христианина, заставила Павла прорваться сквозь трансцендентный и эсхатологический барьеры и вступить в мистический союз, в котором ради любви отношения субъекта и объекта оставались и не разрывались при любом отождествлении. Поэтому смерть и воскресение были вплетены в его мистицизм. В крещении христианин погребается со Христом, вместе с Ним восстает из мертвых и входит в новую жизнь (Рим. 6:4; Гал. 2:19). Наш ветхий человек распинается со Христом, «чтобы упразднено было тело греховное, дабы нам не быть уже рабами греху» (Рим. 6:6). «Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал. 5:24). А внутренний человек живет со Христом в новом бытии, он «новая тварь» (2 Кор. 5:17)[332]. Страдания и одержимость духом для него – способы, которыми проявляется истина его смерти и воскресения со Христом[333].

Без сомнения, той перемене, которую проходит плотская природа человека, Павел учил на основе личного опыта. Теперь, когда он жил во Христе, борьба, которая некогда довела его почти до отчаяния, прекратилась, – такой опыт и сегодня переживают многие обращенные. Плоть потеряла силу и даже способность искушать. Это знак освобождения от страха, и он далеко не всегда является следствием вытеснения, а вполне может быть итогом сублимации, свободной от вытеснения. Освобождение достигается и через ошеломляющее блаженство или даже экстаз, который возникает, когда приходит чувство, что новая жизнь обретена во Христе.

Благодаря интроекции Христа и посредством жизни во Христе вера в то, что оправдание достигнуто, подтверждалась, ибо теперь стала возможна жизнь по заповедям Божьим, прежде при всех усилиях недостижимая. С другой стороны, мистицизм, основанный на Христе, усилился за счет того факта, что человек, достигший оправдания, мог стать сосудом Христа, ставшего духом. Для того, на ком лежал гнев Божий, это было бы невозможно.

Так иудейский и мистический взгляды на спасение развивали друг друга.

С самого начала в религии Павла преобладали эсхатологические идеи, и особенно идея неминуемости и близости Второго Пришествия – скорого возвращения Христа. Но это ожидание означало спасение для святого Павла только на основании тех форм избавления от страха, что описаны в первом и втором пунктах данного раздела. Чтобы спасти как можно больше душ от вечного осуждения, угрожающего им на предстоящем Страшном Суде, он прошел много стран как миссионер. Сперва он надеялся дожить до возвращения Христа и увидеть его своими глазами (1 Фес. 4:15; 1 Кор. 15:51), но постепенно усомнился (2 Кор. 5:1, Флп. 1:21; Флп. 2:17). Не будем пускаться в спекуляции о судьбе тех, кто упокоился до Страшного Суда.

Роль Судии апостол Павел приписывал Богу или Христу. Христос сойдет с небес «при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией» (1 Фес. 4:16, 1 Кор. 15:52)[334]. Все, в том числе и христиане, должны будут предстать перед Его престолом. Отвергнуты будут враги Христа, чей бог – чрево и чья слава в сраме (Флп. 3:18), или те, которые всего лишь считают слово о кресте юродством (1 Кор. 1:18), или те, кто не признает истиной благовествование Павла (2 Кор. 4:3), или сосуды божественного гнева (Рим. 9:22). У Павла отсутствуют ужасные представления о телесных мучениях умерших в преисподней; это устраняло из раннехристианского учения большую часть ужасов, присущих каждой эсхатологии. То, что признанные невинными во время суда («оправданные») будут судить мир и даже ангелов (демонов) (1 Кор. 6:2), вытесняло страх еще лучше. А еще более действенно избавляло от страха убеждение в том, что в конце Христос передаст Царствие Небесное Богу Отцу, уничтожит все демонические силы, в том числе и смерть, и покорит все силы, в том числе и Себя, Богу, так что Бог будет все во всем (1 Кор. 15:24).

Так Павел проповедует универсальность спасения[335] (ср.: Рим. 5:8; Рим. 11:32, Еф. 1:10; Флп. 2:10). Теперь это мягкое, оптимистическое понимание можно рассматривать как выражение человеколюбия, и легко понять, почему святой Павел, бывший враг Христа, мог прийти к убеждению в том, что другие могли с таким же правом, как и он, рассчитывать на милость Божию. Но возникает вопрос: не угрожает ли такой счастливый финал серьезным требованиям нравственной жизни и христианской веры? Ведь так окончательное спасение распространится даже на величайших злодеев и самых ярых неверующих! Доктрина о предопределении и неотделимое от нее учение об отвержении, согласно которому еще до любого человеческого вмешательства одних призвали к спасению, а других к погибели (Рим. 9:22), и одних Бог создал сосудами для почетного употребления, а других – сосудами Его гнева (Рим. 9:21–22), ограничила этот оптимизм и заставила думать о том, что Бог поругаем не бывает (Гал. 6:7). Тем не менее своей верой в то, что в конце все противники Бога будут побеждены и Бог будет все во всем (1 Кор. 15:28 –«апокатастасис»), Павел исповедует веру в окончательное воцарение воплощенной божественной отеческой любви как единственно возможный исход.