Шренк показывает, что эта ненависть для Павла и Иоанна представляется не такой губительной, как для отцов Реформации. По его словам, эти библейские авторы говорят об избрании лишь в отношении избранных; они никогда не говорят об отвержении неверующих, да и избрание не представляется окончательным и бесповоротным: оно всегда связано с личной верой[315].

Отсюда становится понятным, почему мистицизм святого Павла направлен на Христа, а не на Бога. Его мистика происходит не из склонности к интроверсии, как в брахманизме, у Лао-Цзы и Экхарта; он не мог бы сказать вместе с Отто Людвигом: «Чем глубже я проникаю в Тебя, тем ближе я к Царствию Небесному», это и не естественный мистицизм, когда личность сливается с божеством, словно капля с океаном. Мистицизм святого Павла – это мистицизм любви или, выражаясь психологически, мистицизм перенесения, и, следовательно, как мы уже видели выше, он должен сохранять отношения субъекта и объекта, чтобы удержать любовь. (Эта особенность – гораздо более важное отличие мистицизма Павла от эллинистических и восточных мистериальных культов, нежели критерии, перечисленные Швейцером.) Для Павла во Христе воплотилась в полной мере абсолютная любовь Божия. Да, Бог стал причиной спасительного свершения Христа, и это рождает невыразимую благодарность (Рим. 7:25, 1 Кор. 15:57, 2 Кор. 2:14). И все же явленные черты Бога вызывают непреодолимое ощущение отдаленности и чувство смирения, которое не допускает ни интроекции, ни самопроекции.

Во Христе Павел находит того, кто, несмотря на всю ненависть Павла к Нему и на преследования христиан, освободил его от страха и страданий, сделавшись клятвою вместо нас (Гал. 3:10; Гал. 3:13) и приняв на себя самые горькие смертные страдания из одной только любви (Гал. 2:20; 2 Кор. 5:14). Опыт, познанный апостолом через Христа, превышал все, что один человек может дать другому. Восприятие Иисуса как метафизической сущности, при котором Его человеческий аспект отходит на второй план, хоть и не устраняется полностью, но и не исходит ни из какой философской потребности или миссионерского желания создавать конкурентное божество для борьбы с умирающим и воскресающим полубогом эллинистических религий. В первую очередь это итог потребности, которую чувствовал Павел, – потребности выразить, что значит для него Христос в Его полной мере, когда Он объемлет человечество и мир, и осмыслить это. Естественно, в представления Павла внесли свой вклад и мессианские упования позднего иудаизма, и эллинистические мистериальные религии. Христос «лишил власти закон, плоть и грех»[316]. Разве это возможно для обычного человека? Воскресший Христос становится Kyrios, Господом, – это слово в Септуагинте относится к Яхве[317], – «почти божественной личностью»[318], Творцом, и Ему приписывается полное божественное могущество Господа. Он делается Сыном Божиим в метафизическом смысле[319]; сущностью, бывшей прежде всех век; сущностью, которая, став человеком, испытала изменение природы, опустошение божественного бытия, проявив себя в форме грешного тела (Флп. 2:6; 2 Кор. 8:9; Рим. 8:3). При этом нельзя забывать, что Павел и от земного Иисуса привнес много качеств в своего Иисуса Христа – кротость, смирение, добросердечие…[320] Если бы Иисус не внес в жизнь и учение Павла силы, способные спасти апостола от страха, – силы, которые после ожесточенной борьбы прорвались в форме видения, – то Павел бы никогда не достиг того уровня, на котором смог воспринять Иисуса как божество. Если бы Христос не остался стоять по рангу ниже Бога (1 Кор. 3:22), то Павел бы никогда не создал мистицизм, основанный на Христе. Да, Христос как Судья мира все еще сохраняет отголоски tremendus, но все же любовь, что проистекала из Него и мистически входила в святого Павла, возобладала до такой степени, что ее с лихвой хватило на преодоление страха.

Сделав Христа центром своих воззрений и усилив мистический элемент, Павел сумел одолеть коллективный невроз страха и навязчивых состояний, свойственный его народу, – принятие законнической ортодоксии. Сам он освободился схожим образом. Но теория страха показывает: не мифологическая сущность совершила в нем это чудо, как отмечает Вернле[321]; это был Иисус Христос, спаситель человечества, призванный метафизически преобразиться в душе Павла и тем самым обрести в глазах апостола небесные достоинства. Милосердная и жертвенная любовь умершего и воскресшего Иисуса Христа победила Павла и повела его к свободе от страха – к радости и любви.

Святой Дух, который иногда понимается как Дух Христа, порой – как Дух Божий или как в некоторой степени независимый от них, в этическом смысле не дает апостолу ничего такого, чего бы он не мог получить непосредственно от Христа. «Плод же духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5:22). Не звучат ли эти слова как характеристика Иисуса и тех, кто живет по Его примеру? «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3:17), свобода прежде всего от страха. Не будем касаться метафизической формулировки учения Павла о Святом Духе. Однако среди действий Духа есть и такие, которые мы, без сомнения, должны признать патологическими, – например, говорение языками (1 Кор. 12:10)[322].

Дуализм Бога и дьявола у Павла выстроен гораздо полнее, чем у Иисуса – очевидно, потому, что представления о дьяволе, рожденные страхом, у апостола играли гораздо более важную роль. Если у Иисуса речь идет только о сатане, Вельзевуле, дьяволе и о демонах, его служителях, то перед Павлом предстает обилие зловещих сил. Сатана иногда превращается в Ангела света (2 Кор. 11:14); опять же, он – бог века сего (2 Кор. 4:4); боги язычников – это демоны (1 Кор. 10:20). На стороне сатаны стоят «стихии мира», а именно духи, которые управляют звездами и временами и поставлены над субботой и новолунием – «господства», «силы», «власти», «начала», о которых так часто идет речь в посланиях Павла[323]. Поражают те изменения, которые приписываются ангелам: у Иисуса они неизменно посланники Божии – у Павла они стоят скорее на другой стороне. Ему дан ангел сатаны (2 Кор. 12:7), который становится причиной его болезни. «Светлые ангелы и истинные слуги Господа почти не появляются в посланиях Павла»[324], хотя ангелы света там присутствуют.