С другой стороны, эти основополагающие силы переходят на Иисуса. Спаситель становится милостивым божеством, к которому люди взывают в страданиях и в страхе, вызванном терзаниями совести. Но еще Он – строгий судья в день Страшного Суда, и Он приговорит неблагочестивых к вечным мучениям в аду. Так Он тоже становится зловещей сущностью и начинает порождать страх. Хотя к Нему все еще обращена надежда на спасение, как Судия мира Он повергает в ужас. Так Его изобразил Микеланджело.

Мостом через пропасть становится Пресвятая Дева. Да, в Евангелиях, когда она хочет вмешаться в планы Иисуса, Он обращается с ней явно неласково, – и люди, несведущие в психологии, воспринимают это как резкость (Мк. 3:21, Мк. 3:31, Ин. 2:4: «Что мне и тебе, Жено?»). Но она становится высшей заступницей и, наделенная добротой и милосердием, призвана побудить своего божественного Сына быть столь же добрым и милостивым к людям, когда молвит слово за них перед Ним[372].

Мария, по недвусмысленному свидетельству Нового Завета, была матерью как минимум семерых[373] и только с помощью насильственной экзегезы превратилась в мать одного Иисуса. Ее материнство завоевывает сердца верующих и тем самым изгоняет страх. Приснодева и Богородица являет два высших женских идеала; третий образ, идеал жены, отсутствует: эротическая сфера – табу.

Пропасть, которую католичество установило между Богом и людьми со дней проповеди Иисуса, заполняет легион прославляемых небесных посредников – архангелов и ангелов. Не будем вдаваться в религиозно-исторические источники этой веры (идеи парсов-зороастрийцев). Там, где слабела вера в Троицу или ее первую ипостась как в объект любви и доверия, религиозный страх могли унять ангелы, а именно ангелы-хранители. Впрочем, огромный механизм, воздвигнутый Римской Церковью для преодоления страха, показывает, что успех в этих делах невелик.

Святые также наделены значительной долей благих деяний, которые изначально в христианстве приписывались самому Небесному Отцу. Они также уменьшают страх, вызванный у благочестивых душ отдалением Бога, о котором возглашает догма. Это относится и к земным делам: потерянные вещи помогает отыскать святой Антоний; святой Венделин защищает скот – как, впрочем, и волхвы Каспар, Мельхиор и Бальтазар, и потому их инициалы порой вырезают на стойлах. Спасение от смертельной опасности приписывается не Богу, как в раннем христианстве, о чем свидетельствуют бесчисленные пожертвованные по обету плиты в церквях и капеллах, а тому или другому святому и, в частности, святому покровителю. В итоге на деле устанавливается некий политеизм. Карл Адам уверяет: «Бог не будет нам помогать без соучастия святых, ибо Его сущность и воля являются передаваемой любовью»[374]. Эти слова – иллюстрация страшной удаленности, которая начала препятствовать отношениям людей и любящего Бога Отца. Кроме того, они показывают огромную пропасть между благочестием Иисуса и набожностью католичества. Бог, который проявляет милость только по просьбам других инстанций, а без них обращается со своими собственными детьми менее милостиво, имеет мало общего с Небесным Отцом из учения Иисуса, и тем, что до него могут дойти лишь мольбы святых, только усиливается страх перед Богом, которому неведомы отеческие чувства.

Но даже бесчисленное множество небесных посредников не в силах изгнать страх, и требуется помощь земных. Церковь обладает этой беспредельной властью в высшей степени благодаря тому, что обещает победу над страхом и отчасти действительно добивается ее через действия своих инстанций. Тем не менее этот успех напоминает тот, что достигается формированием невротических симптомов, – их, как мы показали в теоретической части, нужно толковать как попытки исцелиться от страха. Они могут завершиться успехом, но эта победа лишь частичная и длится недолго, поэтому усилия приходится бесконечно возобновлять с помощью стереотипных действий, ибо этот символический метод не в силах по-настоящему разрешить конфликт и устранить блокировку, породившую страх. Благодаря сверхъестественным силам, которые им приписываются, духовные посредники, без сомнения, могут способствовать облегчению страха, особенно когда верующие под влиянием идеализации направляют на них свою любовь и считают их источниками любви. Так, например, можно сказать о папе римском. После того как мистицизм, выстроенный вокруг Христа апостолом Павлом, был утерян и Христос отдалился, папа римский, как представитель Христа на земле, может привлекать к себе любовь и доверие, пока верующие расценивают его как доброго управителя средствами милости, чье право подтверждено Богом, и как «святого Отца», который дарует верным благословение и заботится об их временном и вечном благополучии. Да, при таких раскладах папа римский и весь его клир действительно могут унять страх.

Но нельзя не принимать во внимание то, что многие римские папы этот страх усилили. Немалое их число поощряло бредовые верования в ведьм, предав сотни тысяч невинных женщин и девушек на пытки и костры. Они породили ужасы инквизиции и способствовали тому, что именем Христа творились бесчеловечные зверства. Они стали причиной религиозных войн, и всех, кто мыслил иначе, они клеймили еретиками и убивали – и поодиночке, и массово. Они содействовали грубейшей вере в дьявола и пользовались дикими суевериями, взращивая в верующих страх. Во имя Иисуса Христа они одобряли преследование иноверцев и требовали гонений, и в свирепой ярости и гневе они превзошли даже дикарей, не пощадив даже тех, кто любил Иисуса Христа всем сердцем и с радостью бы умер за Него. Некоторые из них своей порочностью и кровожадным коварством убивали во многих любовь, исполненную веры, – ту любовь, которая является главным условием преодоления страха. Но избегнем ложных обобщений. В целом можно сказать, что благодаря папству у верующих католиков страх все-таки снизился. Речь не о тех, у кого он возрос по каким-то иным причинам, например – из-за переноса на папу римского негативных представлений о собственном отце.

Папство сильно увеличивает страх для всех, чья совесть в понимании отдельных вопросов веры вступает в конфликт с папой римским и Церковью. Даже Фома Аквинский говорит: «Еретики заслуживают не только отлучения от Церкви, но и устранения из мира через смертную казнь. И если земные власти без колебаний предают на смерть фальшивомонетчиков и прочих нарушителей закона, то и еретиков можно с полным правом не только отлучать от Церкви, но и на основании закона казнить»[375]. При этом Фома и на сегодняшний день – один из величайших учителей Католической Церкви. Нетрудно понять, имеет ли его обращение с «еретиками» хоть какое-то отношение к Евангелию любви. Ведь в то, что их, как заверяет иезуит Беллармин, нужно убивать из любви и жалости[376], мог поверить только яростный фанатик. Непредвзятый психолог видит в таких убийствах только прорыв первобытного садизма и атавистическую регрессию к докультурному мышлению.