кто-то сообщит мне о смерти сына. Я мечтала об этом и боялась, до ужаса боялась, словно эта новость, подобно чудовищу, могла выпрыгнуть и обрушиться на меня в любой момент. Но в этом страхе все-таки жила надежда.

Марин кивнула. Она полностью понимала такие страхи.

— Именно из-за надежды невозможно избавиться от наших кошмаров. Надежда удерживает в эмоциональном небытии ожидания, не давая возможности двигаться ни вперед, ни назад. Только топтаться на месте, не видя иного выхода, не зная, что ждет…

Она запнулась, подавившись словами, и Марин увидела, что глаза подруги увлажнились. Вид Фрэнсис, плачущей настоящими слезами, потряс ее.

— И вот все кончено, — заключила Фрэнсис. — Конечно, не такой ответ мне хотелось бы получить, но я всегда боялась, что дождусь именно его.

Марин вздрогнула, поморщившись, от ранящей реальности этих слов.

— Прости, Марин, — хрипловато добавила Фрэнсис, бросив на плиточный пол догоревший окурок и накрыв ладонью ее руку, — я понимаю, что с моей стороны невероятно бесчувственно так говорить. Особенно тебе. Но я вовсе не имела в виду, что таких новостей можно ожидать о Себастиане, просто… такое чувство возникло прямо сейчас… у меня.

— Не смей извиняться, — возразила Марин, не желая усугублять боль подруги признанием своих мучений. — Это же твои чувства, надо в конце концов дать им волю. Бог знает, ты достаточно настрадалась.

Фрэнсис сжала ее руки.

— Я не желаю тебе такого, понимаешь? — пылко произнесла она. — Я не желаю этого ни тебе, ни Саймону, ни Лайле… ни кому-либо в комнате, — она мотнула головой к задней двери, — чьи дети еще не нашлись. Я молилась совсем о другом исходе.

— Я понимаю. И не оставляю надежды.

— Но, Марин, я благодарна… — Фрэнсис медленно и глубоко вздохнула, — я чертовски благодарна, что закончился кошмар этой неизвестности. И теперь я чувствую… чувствую…

Она опять зарыдала, и Марин, обняв ее, тоже начала рыдать, оплакивая потерю Фрэнсис, ее горе и ее вину, а также свою потерю, свое горе и свою вину. Она плакала, любя подругу, понимая ее и сопереживая ей.

— И что же ты чувствуешь? — прошептала Марин, крепко обнимая Фрэнсис и поглаживая ее волосы. — Поделись со мной…

— Свободу, — всхлипнув, выдавила та и продолжила рыдать, — я чувствую себя свободной.

Марин успокаивала ее до тех пор, пока за ними не вышел Саймон; тогда они все вернулись в дом. И, глядя, как ее скорбящая подруга снует по своей маленькой пончиковой лавке, предлагая гостям бутерброды, овощи, пончики и кофе, она в замешательстве думала только о ее последних словах. Марин привели в смятение не только ее чувства и признание, но понимание того, что это правда.

Да, Фрэнсис освободилась.

А Марин испытывала зависть, ненавидя себя за это.

Глава 26

Проснувшись утром, первые четыре или пять секунд Марин пребывала в блаженном беспамятстве. Мир воспринимался нормально, как для любого другого человека, пробудившегося ото сна.

Но потом резко возвращалась память. И ощущение потери наваливалось на нее с новой мучительной силой. С той дикой, парализующей мощью, что давила на грудь, угрожая переломать кости и разорвать мышцы, выдавить из нее саму жизнь за то, что посмела просто и естественно проснуться.

Марин открыла глаза и вперила взгляд в потолок. Вдох, выдох. Вдох, выдох. После дюжины вдохов боль в груди утихла.

Прошло четыреста девяносто три дня.

Повернувшись на бок, она взяла телефон, чтобы просмотреть разбудившее ее сообщение:

Ты жива?

Непослушными со сна пальцами Марин набрала ответ и положила телефон обратно на тумбочку.

Она никогда не понимала, как Сэлу удается управлять ночным баром и просыпаться раньше, чем она, хотя в долгом сне он и в молодости не нуждался. В колледже они часто ложились вместе в два часа ночи, возбужденные и пьяные, но алкоголь в его организме никак не влиял на сексуальную потенцию. На следующее утро Марин просыпалась от запаха жареного омлета с беконом, осознавая, что Сэл готовит для них завтрак. В противоположность ему, она обретала способность к разумным действиям только после полных восьми — в идеале — девяти часов сна, хотя последние четыреста девяносто три дня вообще не могла уснуть без снотворного.

После поминок Томаса они с Джейми одновременно ушли из пончиковой лавки. И остановились поболтать около своих машин, вновь оказавшихся припаркованными рядом. Возможно, из-за катарсиса похорон, позволившего за этот день всем им хорошенько выплакаться, Джейми наконец решилась поделиться с Марин своей историей. Ее дочь пропала немногим больше двух месяцев назад, похищенная бывшим мужем, которого Джейми описала как законченного нарцисса. Марин знала такое слово, но не в клиническом смысле, и Джейми пришлось объяснить его.

— У Аарона раздутое чувство собственного превосходства, и он ненавидит все, что не отражает того, каким удивительным он себя считает. Все вокруг него должно было быть неизменно идеальным. Он хотел идеальный дом, идеальную работу, идеальную жену, идеального ребенка. Он постоянно критиковал меня, мою еду, стиль одежды, прически. Он вечно встревал в любые разговоры, унижая всех, кто с ним не соглашался. Мы теряли друзей из-за его оскорбительного поведения. Хотя Аарон владел секретным оружием психологического давления. Он умело доводил меня до умопомешательства, и я годами думала, что гиперчувствительна, хотя теперь понимаю, что этот мерзавец мною просто манипулировал. В конце концов он завел любовницу, — заключила Джейми, пожав плечами, — и имел наглость обвинить в этом меня, заявив, что если бы я лучше заботилась о себе и о нем, то у него не возникло бы такой необходимости.

— Вот скотина! — с полным пониманием воскликнула Марин.

— По правде говоря, узнав об измене, я вздохнула с облегчением. По крайней мере, у меня наконец-то появилась конкретная причина бросить его, и я могла просто объяснить ее любому, кто спрашивал. Чересчур сложно было бы объяснять, что вы расстались с кем-то, потому что он занудный, жестокий манипулятор и обманщик. — Джейми улыбнулась с горькой иронией. — Хотя борьба за опеку обернулась ужасной пыткой. Я хотела добиться полной опеки над Оливией, и Аарон тоже. Он всячески обливал меня грязью, но судья встал на мою сторону. А несколько недель спустя он украл нашу дочь. Дождался ее около дома подруги, за два часа до того, как я должна была забрать ее. Матери подруги, знавшей о нашей ситуации, не было дома. За девочками приглядывала только бабушка, и она видела, как моя дочь побежала к отцу, но даже не подумала спросить, полагалось