– Я не политик, – предупредила я. – Не влияю на решения и не прошу ни о чем, равно как не даю советов. Но…

Вокруг вопроса фарза скручивалась, клубилась узлами и нитями большой игры, словно сказанное до сих пор вибрировало в дыхании местных журналистов и гневном молчании арьянца, в испуге моего переводчика и самом воздухе, пропитанном жизнью и помыслами людей этого края.

– Есть и удача и угроза, – нахмурилась я. – Нет однозначного ответа, вот это – увы… Ваш вопрос затрагивает еще два узла обстоятельств, просто огромных узла, главнейших для Старого Света. Всё в движении, сейчас нет у общего решения трех узлов ни знака удачи, ни рисунка. Угроза велика, но и надежда еще не умерла. Я не желаю говорить более точно, с некоторых пор не уважаю предсказания грядущего, от них больше вреда, нежели пользы.

– Последнюю фразу разрешаю к цитированию, – отчеканил арьянец голосом непререкаемого цензора. – Только последнюю.

– Добрже, – обрадовались гости.

Они откланялись и ушли, по лицам было видно: угроза их не напугала, а вот надежда буквально наделила крыльями…

– Это был осторожный ответ, позвольте выразить признательность, – куда мягче добавил переводчик, довольно значимый посольский чин. – Госпожа Береника, вы преизрядно выучили наставления в отказе от слов «да» и «нет», а сверх того – ограниченном выражении личного мнения на публике.

– И притом в ответе ни слова лжи, – усмехнулась я. – Хотя сама я пока плохо разбираю узор фарзы, слишком велик и сложен, я не привыкла к подобному размаху при высокой плотности ткани событий. Прошу меня простить, я желала бы отдохнуть.

Маг церемонно щелкнул каблуками и как-то вроде бы обрадовался. Переводчик подал мне руку и помог подняться из кресла, проводил до дверей. Я побрела к своему купе, заново обдумывая и неожиданный вопрос, и еще более спонтанный собственный ответ. Паровоз загудел, прощаясь со станцией, сцепки негромко цокнули, подтверждая высокий класс машиниста: без толчка тронул состав с места.

Мысли мои вдруг как ножом обрезало. Впереди, за дверью нашего купе, такое крутилось… Сплошная беда. Если бы я не выложила револьвер, сейчас бы добыла из сумочки и держала наготове. Магов позвать? Но они и так рядом… Поди пойми, польза будет в появлении посторонних или вред? Арьянцам я вовсе не верю, особенно их начальнику.

Я осторожно, стараясь не создать самого малого шума, приоткрыла дверь и проскользнула в купе. Газеты валялись на столе и под столом – это обычный рабочий беспорядок, он настороженности не вызвал. Но то, что любимое вечное перо Хромова брошено на листках, а сами записи оставлены незавершенными, прерванными на полуслове… Я задохнулась и ощутила страх, ползущий змеюкой по шее: то ли укусит, то ли петлю затянет и даже кричать тогда не смогу.

Что же это? В глазах потемнело от ужаса: Семку украли! Ведь он бы по своей воле из купе не вышел, не убрав перо. Он это перо из рук не выпускает – как же, личная вещь высшего мага Карла Фридриха фон Гесса, для Хромова кумира двукратного: тот свою птицу сберег и написал великолепную книгу сказок…

Из смежного купе донесся едва слышный звук. Я стряхнула оцепенение, лихорадочно огляделась, не замечая ничего подходящего для обороны. Первая паника прошла, в глазах больше не темнело, но и не светлело. Фарза для нас с Семкой была черна и густа, но вывернуться мы пока что могли, и это зависело от меня, что не так уж плохо. В нынешней игре я и была главным узлом… Что ж, им же хуже. Нашли с кем связаться! Не знаю, кто враги, но мне их не жаль. Я наугад вытянула из бара бутыль потяжелее, надежно обхватила за горлышко, порадовалась мельком, что ладонь не потная и по стеклу не скользит. И стала красться через купе, стараясь унять трусливое сердце, а заодно затолкать поглубже в недра сознания истерически-веселую и глупую мыслишку: «Мы, жители Ликры, первым делом вооружаемся водкою…»

Осторожно заглянув в щелочку неплотно прикрытой двери, я сперва и не осознала того, что же, собственно, вижу и слышу. А когда осознала, едва устояла на ногах. Семкин голос я уж всяко не перепутаю, даже по одному вздоху. И руку его, и плечо. Но как же мне понять и принять то, что мой Хромов обнимает какую-то рыжую девку и из одежды на нем – одна расстегнутая рубаха, а на ней и того меньше, всего только шейный шарфик. Ох ты ж, да так увлеченно и недвусмысленно все происходит, да прямо на нашей кровати… Семка еще что-то сказал, тихо и невнятно, но я угадала слово. Не разобрала, именно угадала. Я все же, когда надо, везучая. Уже почти что пошла вразнос и глупостей понапридумывала, а того вернее согласилась принять всерьез вранье, что мне подсовывали под видом правды. Но это слово кстати пришлось, обеспечило меня недоумением, а затем логика включилась в работу резко, прямо со щелчком в напряженной, ноющей шее…

Голова моя загудела, я ощутила сполна висящий на шее камень отчаяния, тянущий нас с Семкой на дно, готовый погубить окончательно и птицу, и ее высшего мага – в банальнейшей семейной склоке без правых и виноватых, зато с криками и пустыми обвинениями. Попробуй потом забери назад сказанное сгоряча, да сотри мыслишки, вползшие в головы. Ну уж нет. Долой чужие глупости, я своих понаделаю так, что любо-дорого глянуть будет. Вся картина происходящего – настоящая, а не видимая глазу – выстроилась в голове, и сделалось там упорядоченно и спокойно, как в арьянской казарме.

Я распахнула дверь, в два шага добралась до кровати, с размаху огрела бутылью рыжеволосую злодейку и зашипела, с трудом сдерживая голос, злость и дар. Потому что, если я сейчас хоть кому хоть чего пожелаю, удачи им вовек не видать. Никакой!

– Лярва конопатая! Проныра прохиндейская! Ишь, и не рыпается, то-то… Но ты, Хромов, ты просто дурак! Ты что, всякую там ржавую франконскую мороку от родной жены вплотную не отличаешь?

Рыжая сникла, я оттолкнула ее в сторону, пытаясь рассмотреть своего неверного мужа. Глаза у Семки были пустые, зрачки широкие, губы норовили растянуться в улыбку, меня он совершенно не слышал. Пришлось отпихнуть рыжую на пол – а чего с ней церемониться? – и врезать Хромову сперва ладошкой, благородно, пощечину. Не помогло… Его я сейчас тоже не пыталась жалеть. Тогда уж кулаком, да в бок, чтобы задохнулся и хоть с болью, а себя вспомнил. Не подействует и это, штофом под колено вмажу. Вмиг охромеет, так оно в целом надежнее: хромой муж на сторону далеко не уковыляет…

Хромов охнул, согнулся на боку, заморгал, тряхнул головой и покосился на меня, уже осмысленно. Недоуменно дернул ворот своей рубахи, потер сперва бок, унимая боль, затем затылок – разыскивая мысли… Я пробежалась по купе, рыча и расшвыривая вещи, споткнулась об беспамятную злодейку, рванула дверцу шкафчика и принялась метко бросать в Хромова его же вещами. Он ловил уже сидя, сперва сутулился и недоумевал, но потом замер, рассмотрев на полу рыжую дрянь в шарфике. Точнее, уже без шарфика: тот остался на краю кровати.

– Это кто?

– Сема, твою мать! – Я стала окончательно спокойна и всерьез зла. – Ты еще покричи в голос и повздыхай мне тут! Пойду и второй бутылкой тебя утешу по темечку. Это твоя полюбовница. Если бы я была барышней приличного происхождения, я бы сейчас рыдала в три ручья в соседнем купе и стреляться норовила. Или устраивала аттийскую истерику на целый поезд, заодно жалуясь всем магам и еще невесть кому, лишь бы жалели. Ты что вытворяешь? Ты меня должен беречь, эти маги долбанутые тоже, а тут джинны бродят толпами!