– Вильярд – нет, мы все еще учимся, как надо жить. А вот Харад – он на самом деле изначально гениален. Там это в крови. Шелест, вы обращались когда-нибудь к изучению этой области? Это невероятно увлекательно.

Отрицательно покачавший головой монах вздохнул:

– Только вскользь. Из всех Хальмгардов искренний интерес к Хараду мною был замечен только у принца Ольмара. Мне кажется, он знает об этом крае все. Я думал, эту страсть заронил в его сердце самый близкий друг, скорее даже второй отец, который сам родом оттуда. Мне же он казался примитивным. Да и в латфорских книгах о нем отзываются немногословно и сухо. В них можно было мало что найти.

– Особенно мало можно найти, если этого не ищешь, не так ли? – Эльяди вновь улыбнулся мягкой, многозначительной полуулыбкой.

– А сейчас так это уже и не имеет смысла. Скоро не будет Озерного края, где можно было попробовать изменить к лучшему государственное устройство. Не будет в горах такого феномена, как Харад, который вы приводите в пример.

– Вы не можете знать, что будет. Вы расстроены, вы не так давно пришли оттуда, где боль и мрак. Но такие картины о будущем рисовать нельзя. Вы же не желаете этого на самом деле.

– Конечно нет. Но поймите, я бьюсь, чтобы доказать вам – это не обычное ведение войны. Это истребление. Но вы не знаете того, что творят удматорцы.

– Почему же… Я был в Удматории. И то, что я видел там, даже в глубоком тылу, мне категорически не понравилось. Слишком много сделок с совестью по поводу человечности. Что уж говорить об увиденном вами на передовой.

Некоторое время монах молчал, потому что произнесенное принцем полностью лишило его дара речи. Поэтому он спросил не сразу:

– То есть вы утверждаете, что в недалеком прошлом были в империи Удма?

– Конечно. Последний раз месяца полтора назад. Экспедиции из Вильярда довольно часто бывают там, – кивнул Эльяди. – Мы наблюдаем за всеми, это основа нашей безопасности. Особенно интересно было изучать Удматорию, когда в ней менялся строй. Это по времени совпало с началом реформ, которые проводились в моей стране. И там, и в Вильярде изменение мышления людей занимало длительное время. Результат был везде. Но хотя мы шли похожими дорогами, пришли к разным целям.

– И все же, Эльяди Энер, если бы Вильярд был атакован, если бы вы находились на том месте, которое сейчас занимает каждый из Хальмгардов, что бы вы делали?

– То же, что я делаю сейчас. То же, что делаете вы. Защищал бы свой народ.

– И что ты предлагаешь, я не пойму?! – горячился Гир Арьезский. Он перешел на повышенный тон, махал руками и обрушивал мощь ладоней поочередно на стол перед собой. – Твоя несовершеннолетняя сестра появляется здесь вот так запросто, как будто сейчас не ночь и Потловский замок за поворотом!

Весь этот спектакль был приправлен нервным хождением из угла в угол, прикуриванием от угля в камине, подпаливанием усов и вытряхиванием пепла за край открытого настежь, несмотря на погоду и время суток, окна замка, а также обильного посыпания пеплом ковров. Впрочем, все это не производило на жену молодого герцога никакого впечатления.

– И потом, она слишком бледная! Блед-на-я! Не надо качать головой – ничего мне не показалось. Ты не видела, а я видел.

Эллиноя наблюдала за метаниями супруга уже больше получаса. Она изо всех сил старалась не улыбнуться. Ее глаза, обращенные к Гиру, всегда улыбались, излучая любовь, которую не в силах было утаить сердце. Даже во времена таких ярких эмоциональных вспышек герцогского гнева.

– Я даже не понял, в каком она состоянии, если хочешь знать. И не надо мне говорить, что она еще ребенок!

Эллиноя знала, что нужно дать ему выговориться и отвергнуть все предложенные им же самим варианты решения проблемы, разгромив их на корню. Словесно Арьезский-младший сражался с мысленными врагами не менее яростно, чем предки герцога при столкновении с ними непосредственно. И кроме того, потловской княжне было известно, что после потоков всеразрушающей ругани на Гира снизойдет дух созидания и его ум найдет единственный действительно устраивающий всех выход.

Причина безудержного гнева обычно улыбчивого Гира была только одна – он сам. Вся его ругань и удары по столу адресовывались только тому человеку, которого он каждый день по утрам видел в зеркале.

Стремительно мысливший, он привык принимать решение на раз, и, оказавшись в непривычном тупике, Арьезский впадал в ярость. Злясь больше всего на себя за то, что допустил возможность быть загнанным в угол.

– Так что мы будем делать? Что мы будем делать? А-а-а?! – Он зарычал, вцепившись в спинку кресла, затряс его и отшвырнул от себя в угол. – Эллиноя! Я тебя спрашиваю – что ты предлагаешь? Что я скажу ее отцу? Он, между прочим, и твой отец тоже! Тебя это не беспокоит? Не беспокоит это тебя, я спрашиваю? Ты представляешь, как там все с ума сходят! Одна, без сопровождения… Нет – сопровождение было, но какое! Сомнительное! Какой-то баркасочник…

– Лодочник, – совершенно спокойным голосом поправила Эллиноя. – Нет такого слова – баркасочник.

Гир на секунду остановился и перевел дух.

– Ах вот как! Он, оказывается, лодочник… И ты его знаешь?

– Ну, Потлов, конечно, не самое большое государство, но все-таки не настолько, чтобы я знала всех лодочников. Но то, что он точно никакой не «баркасочник», а на худой конец паромщик, это однозначно…

Элли поднялась с канапе у камина, где сидела, завернувшись в одеяло.

Возникновение на пороге их Рыманского замка княжны Гали в предрассветный час выдернуло чету герцога из супружеской постели. Под одеялом Эллинои прятались нежно-лиловые рюши ночной рубашки, не вполне соответствующие официальному интерьеру приемной залы. Женщина прошлепала, чуть шаркая задниками больших мужниных тапок, к окну, где стоял Гир. Она прикоснулась лбом к его плечу:

– Гир…

Растрепанность чувств молодого герцога так очевидно отражалась на его облике. Внешний вид всегда был важен для него. Обычно аккуратный, сейчас Гир был одет несуразно. Охотничьи сапоги на босу ногу; рубаха с неправильно застегнутыми пуговицами на груди была распахнута и с одной стороны вылезла из брюк. А сами брюки были от баснословно дорогого, но все же пижамного костюма.

– Одна, с каким-то паромщиком… – Он сделал нажим на этом слове и многозначительно покосился на жену. Эллиноя не возражала против этого слова, и Арьезский продолжал: – Вся в бриллиантах, между прочим… Никакой охраны – и только какой-то паромщик. И – ночью! Ночью, между прочим, никто порядочный по улицам не ходит! Только убийцы, грабители и медведи!

Машинально пригладив растрепанные волосы, Арьезский уставился на жену, сверля ее сердитым взглядом. Эллиноя зевнула и прижалась к Гиру еще больше, обняв его и уткнувшись носом в шею.

– Дорогой, медведи ни по улицам Рымана, ни по центральному Потлову не ходят уже давно.