После секундной передышки княжна начала говорить.

Герцог слушал. Не перебивая и не задавая вопросов. Он даже не хмурился, только напряженнее становился прищур его темных глаз.

Рассказ заставил его каждодневную реальность покрыться сетью тревог и опасностей. Все, чего стоило бояться, всегда находилось очень далеко от Гира и не могло потрясти его. Не могло настолько угрожать, чтобы возникло желание отступать, уползать, поджав хвост. А теперь это все вдруг оказалось за порогом.

Оказалось, что мироустройство, знакомое с рождения, готово вот-вот рухнуть. А умный Арьезский этого даже и не заметил. Он ощутил себя потерявшимся в тумане. Когда не можешь видеть, куда ведут расходящиеся под ногами дороги и неясен следующий шаг.

Единственное, что стало ясным герцогу под конец рассказа Гали, так это то, что опасался серьезных проблем он совсем не зря.

Перестук колес и покачивание экипажа. Вместе с ним покачивался под равномерный цокот и весь мир. Уже целая неделя жизни состояла только из этого.

Окна экипажа запотели, и не было видно, как снаружи в первый раз за этот год землю укрывает снег. Снежинки опускались медленно, словно раздумывая, стоит ли вообще падать вниз? Белыми, почти невесомыми крупинками они держались на поверхности, не смешиваясь с влажной осенней распутицей дороги. Скрывая под своей чистотой грязь. Пока по ним не проезжало колесо, взбивая все в однородное крошево.

Гали раскачивалась вместе с экипажем. Она полулежала на розовых шелковых подушках и невидящим взглядом смотрела в мутное окошко. Свет сменяли тени, тени сменялись светом. Когда становилось очень темно, она понимала, что они въехали в очередное ущелье или подкрался очередной вечер.

У княжны болела голова. Эта боль добавилась к яркому букету уже испытываемой сильной боли. Она натянула на себя одеяло, чтобы спрятаться в его темноте и провалиться в желанный сон.

Когда Гали удавалось заснуть, это было истинным счастьем. На время забытье избавляло от боли, и княжна попадала в страну покоя. Пока во сне не приходили картины, где она летит вниз, прыгая со стены, или скачет во весь опор на лошади, слыша шум крыльев и ожидая нападения когтистого демона с небес.

После рассказанного княжной Гир Арьезский посчитал единственно верным переправить Гали в Харад инкогнито.

Официально на территорию Рымана беглая княжна не прибывала. Соответственно герцогский дом ей опять же официально не помогал. И поэтому герцог некоторое время мог не бояться никаких претензий. Тоже вполне официально.

Карета ничем не выдавала происхождения путешественницы. Никаких гербов или вензелей на дверцах. Никакой свиты. Ничто не должно было привлекать к девушке внимания. Возница – обычный рыманский извозчик Миллек, работавший по большей части в порту, никак не был связан со свитой герцога. Из охраны – вольный харадец Дагир, оставивший службу в дружине Рымана больше года назад, предпочтя ей хлеб наемного телохранителя.

Путь княжны лежал вдоль границы с Княжградом, нигде не переходя, впрочем, на его территорию.

Харадец ехал, сидя рядом с возницей на облучке. В нем было чуть больше двух метров роста, и, когда они подъезжали к очередному постоялому двору, чтобы перекусить или устроиться на ночлег, глаза всех были прикованы к его мощной фигуре. А с Миллеком обращались так, словно его вообще не было. Немудрено – на колоритном фоне Дагира терялись многие, кому приземистый, обросший жировыми складками Миллек и в подметки не годился.

Во время считаных остановок, которые давали кучеру возможность выспаться, а лошадям отдохнуть, Дагир охранял вверенную ему девушку, стоя за дверью снятых для ночлега постоялых комнат. Когда спал он сам, оставалось загадкой.

В самом начале пути Миллек пытался разговорить попутчика-харадца. У него было много знакомых ребят родом из этого горного края, все как один веселые и общительные, не то, что этот. За работой, правда, ему их наблюдать никогда не приходилось, а вот в портовом кабаке – очень даже запросто. Они там после переходов своих довольно часто отдыхают. Ну и Миллек тоже, как деньгой разживется, захаживает туда, вот и пересекались их дорожки неоднократно. Лицо Дагира ему тоже казалось знакомым, хотя не исключено, что он просто был на кого-то похож.

На проявление дружеских жестов в свою сторону Дагир никак не отвечал. Он настолько упорно молчал, не изменяя при этом выражения лица, что впору было рыманцу заподозрить в нем глухонемого. Если бы при знакомстве мужчина не пожал вознице руку и односложно не буркнул:

– Дагир.

Когда все темы, возможные для воспроизведения в стиле монолога, были Миллеком исчерпаны, ему пришлось закрыть рот и, косясь сердитым взглядом на харадца, ехать в тишине. Мечтая о скорой встрече с людьми, способными к общению где-нибудь на следующем постоялом дворе.

«Так с ума сойти можно!» – Миллека пожирали его собственные догадки и невозможность поделиться ими с кем-нибудь. Половина денег за доставку пассажирки в Харад, полученная вперед, была больше его обычных расценок. Вторую половину он должен был получить на руки уже в Хараде. Но скорая прибыль возницу уже не радовала.

«Полудохлая девушка, бледная-пребледная, синяки под глазами на пол-лица – того гляди откинется. И заплатит мне, что обещано, кто-нибудь там, в пункте назначения, за ее труп или нет – неизвестно. По мне, так скинуть ее надо где-нибудь в ближайшем перелеске, обшарив предварительно на предмет добра какого-нибудь. Ну, как преставится, конечно. Интересно, с собой деньги есть у нее? Вроде не похоже, что из особо богатых – без замашек великосветских. Но, с другой стороны, вроде и не простушка. – Здоровенный, страшного вида харадец, нанимавший его в возницы, говорил, что девушка – харадка и ее требуется отвезти домой. Только Миллек в это нисколько не поверил. Он нахмурился, в который раз мысленно возвращаясь к возникшим тогда мыслям. – Какая она харадка! Щупленькая, нежненькая… Да и к чему я ей нужен был бы, будь она харадкой – сама бы добралась прекрасно. Даже с перебитыми ногами. Они ведь живучие, как кошки… Где это видано, чтобы харадкам сопровождение требовалось! Не было такого никогда! Вот если бы узнать, кто она на самом деле и за какую провинность ее так далече от Рымана-града сплавляют? Может, получилось бы с этого выгодой для себя разжиться? А если она полюбовница чья или в бремени от мужа знатного рода? Тогда по возвращении в Рыман уже знал бы, кого можно потрясти за такой компромат…»

Вечерело. Резко похолодавший воздух стал словно более прозрачным. Из-за усыпавшего дорогу снега казалось, что карета катилась по расстеленной ковровой дорожке.

– Скоро эта таверна уже? – вслух произнес возница. Дагир при этих словах покосился на него, приподняв одну бровь. В его взгляде ясно читалось осуждение такого непрофессионального отношения к своей работе. Возница, а местность не знает.

Про себя Миллек выругался: «Не хватало теперь еще, чтобы этот харадский дуболом решил, что я заблудился!»

Однако эта мысль разбудила в нем тревогу: