Я не ответила. Остаток пути мы проехали в неловком молчании. Я почти ожидала, что Стивен повернет машину, отведет меня в полицейский участок и заставит подать заявление. Но потом вспомнила: он не Марк. Не Пат. Даже не Джер. Он никогда не станет делать того, о чем я его не попрошу. Никогда не будет командовать. Давить. Он из тех людей, кого я всегда считала слабыми. Чересчур милыми для меня. И лишь теперь, ощутив горячую благодарность при виде своего дома и спокойствие благодаря присутствию Стивена, я поняла, какой была идиоткой. Гораздо большей идиоткой, чем всегда подозревала.

Стивен открыл дверь, помог мне выйти.

– Тебе нужно что-нибудь еще?

– Может, зайдешь? Не хочу сидеть дома одна.

– Хорошо, – ответил он. – Кроме того, как врач я должен тебя осмотреть.

– Ты больше не мой врач.

– И это к лучшему, – он внезапно ухмыльнулся. – Иначе меня лишили бы права практиковать.

Я посмотрела на него, а потом сказала в излюбленной манере тети Пат:

– Доктор Адамс, вы флиртуете с женщиной, которая только что вышла из больницы?

Он включил свет в прихожей и взял меня за руку, помогая зайти в квартиру.

– Все зависит от того, как ты на это смотришь.

– Положительно, – быстро ответила я.

– Ну, в таком случае мой ответ – да.

Полуденный свет пробивался сквозь застекленные двери, рисуя на полу в гостиной золотые квадраты. Я доползла до пурпурного дивана и плюхнулась на него. Может, он и не был таким красивым, как я себе представляла, но сидеть на нем было райским наслаждением. Запас адреналина иссяк, меня слегка мутило.

Стивен вновь обеспокоенно посмотрел на меня.

– Забудем пока про флирт. Я все же должен тебя осмотреть. Можно?

– На здоровье, – ответила я, легла и закрыла глаза, чувствуя, как его пальцы осторожно касаются моего запястья, и, хотя знала, что он всего лишь проверяет пульс, позволила себе поверить, будто он в самом деле держит меня за руку.

Когда Грейс в возрасте девяноста семи лет доставили в «Ройял Сассекс» с переломом бедра, она нисколько не удивилась. Она заявила худенькой девушке, неловко умывавшей ей лицо, что всегда знала – в конце концов она снова сюда вернется.

Девушка, по-видимому, ничего не поняла или не настроена была разговаривать. Или у Грейс не получилось высказать свои мысли. Такое тоже случалось. Она открывала рот, и звучала ужасная неразбериха. Грейс было все равно; она очень устала, бедро сильно болело. Она уснула.

Ей приснились те далекие дни, когда она была медсестрой. Еще до того, как она позвонила Томасу и позволила пригласить ее в кафе «Черный дрозд». До того, как они поженились, как она стала матерью и оставила работу. Те дни, о которых она, если честно, вспоминала все чаще и чаще. Она могла забыть, как зовут кого-то из внуков и правнуков, но слово в слово помнила разговоры с Эви.

Значит, она в самом деле стала очень старой, если все чаще возвращалась к давно прошедшим временам. В свое время она повидала достаточно пожилых пациентов, чтобы это понять. Они всегда возвращались к самым далеким воспоминаниям. Порой ей бывало трудно даже представить себе любимого Томаса, и приходилось смотреть на его фотографию на столике. Он был таким красивым. Они так замечательно проводили время – дети, лимонный пирог, чай из красивых чашек, – но почему-то она вспоминала только, как отчищала пол и мыла вонючие судна.

Она вспоминала и пациентов. В памяти проходил парад измученных и увечных. Она выходила так много больных и так много потеряла. Билли, например. Она видела, как сейчас, игрушечный паровозик, который он катал по простыням, и милое худенькое личико. Это было не сейчас, напомнила себе Грейс. Это было много лет назад. Билли подхватил бронхит и не вернулся домой. Всех не спасешь, прошептала себе Грейс. Кто-то сказал ей эти слова. Она не смогла вспомнить кто.

Она и сама теперь с трудом дышала. В груди что-то бурлило.

– Пневмония? – спросила она у врача, который, по правде говоря, казался ей чуть ли не школьником. И почему она раньше их так боялась?

– Боюсь, что да, – он потрепал ее по руке.

– Ну, значит, мне уже пора, – сказала она, но не знала, вслух или нет. Иногда слова ускользали. Но, видимо, вслух, потому что доктор улыбнулся.

– Чепуха. Антибиотики вылечат вас в кратчайшие сроки.

Он был очень милым. Иногда она путала его с кем-нибудь из внуков, он поправлял: нет, Грейс, я доктор Адамс, – и тогда она чувствовала себя очень глупо.

Грейс осмотрелась. Палата, конечно, стала совсем другой, но она узнала черную полосу, проходившую по полу. Она была вся в потертостях, и, как ни обидно было это признавать, дежурная медсестра оказалась права.

– Надо лучше полировать, – сказала Грейс и чуть не подавилась. Она забыла, что девочка с множеством мелких косичек по всей голове положила ей в рот ложку супа, и выплюнула все на стол. Девочка охнула и поднесла к ее рту еще одну ложку, но Грейс крепко сжала губы.

Она не чувствовала вкуса, ей хотелось только спать. Сны были куда интереснее, чем то, что происходило на самом деле, хотя, откровенно говоря, она не могла с уверенностью отличить одно от другого. К тому же она в самом деле устала. Тяжелые веки опустились.

И все же ее не покидало чувство: нужно сделать что-то еще, что-то напоследок. Всегда остается что-нибудь, что нужно сделать напоследок. Даже когда смена уже закончилась, ноги адски болят и от усталости вот-вот упадешь в обморок. В самом конце. Когда стоишь одной ногой в дверях и строишь планы на свободное время, обязательно кого-нибудь стошнит кровью или сестра ни с того ни с сего вдруг сделается неуклюжей и позовет тебя переменить бинты.

– Бинты?

Голос девушки прозвучал откуда-то издалека.

Нет, не бинты. Девушка. Юная. Грейс стало страшно оттого, сколько всего страшного может случиться с юной девушкой. Надо быть такой осторожной. Такой хорошей. Одна оплошность, и все испортишь. Как тогда, когда отглаженные бинты выпали из бельевого шкафа и рассыпались по всему полу. Что за бардак.

Дежурная сестра кричала на Грейс. Она опять что-то забыла. Нет, не про манжеты. Не про судна, не про утренние напитки. В кровати лежала девушка. Грейс смотрела, как она спит, и думала, чем ей помочь, что нужно вспомнить.

– Сестра пустит мои кишки на повязки, – сказала Грейс Эви.

– Не волнуйся, старая перечница, – ответила Эви, – я тебя прикрою.

Эви была такой же, как она. Молодой, красивой, полной задора. Не той старушкой, которая переписывалась с Грейс до самой смерти. Грейс почувствовала, как дыхание клокочет в груди. Как если вдохнуть суп, которым ее кормила девушка. Густой, желатиновый грибной суп. Ей никогда он не нравился, но бояться тут тоже было нечего… Она почувствовала, что бояться не нужно вообще ничего.