ответил Евгений Фёдорович.

— Я тут подумала, не плохо бы вам сменить рубашку.

— Ты за этим выходила?

Мила кивнула.

— Хоть бы предупредила, а то рубашечка дорого обошлась.

— Вы что, волновались за меня? — Получив в ответ два кивка, она воскликнула: — Ну и ну! Я и не подумала…

— Сколько я должен за рубашку? — Палашов забрал упаковку из рук девушки и бессмысленно посмотрел на вещь.

— Нисколько. Идите, переоденьтесь.

Мужчина взглянул на девушку и ушёл в комнату, распечатывая на ходу рубашку. Через две минуты он вернулся переодетым, с перекинутой через раненное предплечье рубашкой, упаковкой в той же руке и деньгами в другой.

— Спасибо! Ты знала размер?

— Подсмотрела между делом.

Он протянул ей деньги, и она взяла, открыл дверку под раковиной, бросил пустую упаковку в помойное ведро, взялся за рубашку и хотел тоже затолкать туда, но Мила окликнула его:

— Женя!.. Погодите…

Он выпрямился и удивлённо обернулся. Она шагнула к нему и аккуратно опустила купюру ему в нагрудный карман.

— Я у вас в неоплатном долгу. Обмен.

Мила выхватила у него из рук его старую рубашку с драным кровавым рукавом.

— Оставьте мне. На память. К тому же, это вещественное доказательство против тех мерзавцев, а вы его так…

Следователь не успел ничего ответить, она уже умчалась с кухни, унося с собой добычу. Он был изумлён таким неожиданным поступком, но не догонять и не отнимать же, в самом деле? Причуды! У него свои, у неё свои. «Надо уходить. Убегать. Сбегать. А то, чего доброго, сцапает и меня и запрячет куда-нибудь. Чего бы мне взять на память?.. Я и не подумал. Запрятать бы всю тебя в карман вместо этих жалких бумажек! Ни ты, ни эти три дня ни за что не уместитесь в этом кармане!»

— Спасибо вам большое.

Он благодарно посмотрел Галине Ивановне в глаза и отправился в коридор обуваться. Её сумочка на пуфике! «Что бы дюзнуть? Ужас! Мысли мелкого воришки!» Он огляделся по сторонам — никого. Открыл сумочку. Косметичка, ключи от квартиры и дома, носовой платок, расчёска, довольно большой блокнот, неброский такой, с бежевой обложкой. Блокнот! «Весь мне не спрятать!» Он приоткрыл блокнот. «Так и думал — зарисовки». Выбирать было некогда, он тихонечко вырвал первый попавшийся лист, не глядя, что в нём, свернул вчетверо и сунул в задний карман к салфетке с номером телефона, поспешно застегнув на молнию сумочку. Как раз вошла Мила, едва он закончил противозаконное действие. «Мог бы ведь попросить по-человечески! — думал он, поспешно вставляя ногу в туфлю. — Как мальчишка, ей-богу!»

Мила стояла какая-то потерянная, сама не своя. Она не смотрела на него нарочно. Обувшись, он подошёл к ней и тронул за руку:

— Всё будет хорошо.

Он сказал это тихо, почти шёпотом.

— Не надо, — ответила она, отнимая руку. — Уходи… те скорее.

— Да, ты права. Закрой за мной дверь, я ухожу.

Он открыл замок, легко, как будто много раз уже делал это.

— До свидания, Галина Ивановна!

Покричал и, дождавшись ответа, перешагнул порог. Потом обернулся и посмотрел Миле в лицо. Она по-прежнему прятала глаза, но приоткрыла рот, словно хочет что-то сказать. Хочет, но не может.

«Господи, какая же ты сладкая, графинечка!» — подумал он про себя, а вслух сказал:

— Я спущусь по лестнице. — За бравадой он пытался скрыть расползающуюся в груди тоску.

— Я провожу…

Опять не глядит на него. Она посмотрит, только если он скажет что-нибудь шокирующее или крайне возмутительное. Не трудно подобрать в голове какую-нибудь гадость, но… нет, не хочется.

Они пошли по коридору медленно, тесно, но не касаясь друг друга, молча — слова словно ускользали от них, оставляя одни немые беспомощные чувства, щемящие чувства, словно от души отрывают добрый кусок. Они подошли к лестнице. Палашов с надеждой вскинул на неё взгляд, но она не ответила на него, пряча глаза. Он вымучил:

— Пока, графинечка… Мила…

Развернулся и начал неохотно спускаться по лестнице, как будто его ведут на эшафот, а он не успел сделать столько важного. Распоротая рука почему-то заныла, точнее почему-то он вдруг почувствовал, что она ноет. Мила смотрит ему в спину, он точно знал это. Она, наконец-то, смотрит на него. Решилась! Думает, он не видит, значит, не чувствует, не знает. Но у него спина горит от этого взгляда, и горло сжимается. Пройдя пять ступенек, он всё ещё чувствовал спиной её обжигающий взгляд. Он резко остановился, развернулся и, пролетев эти пять разделяющих их ступенек, сгрёб девушку в объятия и поцеловал в губы. Поцеловал порывисто, жестоко, испепеляюще, исступлённо. Потом он резко оторвался от неё, поддерживая за локти.

— Умоляю тебя, иди! — сказал он хриплым не своим голосом. — Невыносимо хочу тебя! С ума свела!

Но она не тронулась с места, не могла идти. Тогда он развернул её к себе спиной и, крепко держа за талию, повёл обратно к квартире. Перед дверью он прижался к ней на секунду всем телом, вдыхая с наслаждением её запах, а потом осторожно подтолкнул в квартиру. Она вошла как пьяная. Он захлопнул за ней дверь и потихоньку побрел прочь, чувствуя себя избитым волком, которому чуть не оторвали башку. В голове набатом отдавался каждый шаг. Через пару пролётов лестницы он остановился, провёл руками по лицу, по кудрям, прижался лбом к прохладной стене и на минуту замер. Постояв так, ему удалось немного прийти в себя и оставшиеся пять этажей он смог пробежать. Можно убежать от девушки, но нельзя убежать от самого себя. И это он скоро узнал.

Машина безропотно поджидала его метрах в десяти от подъезда. Преодолевая их, он не стремился больше поймать взгляд девушки из окна дома, но он ощущал его на себе почти плотски — она провожает его глазами. Палашов открыл автомобиль и сел. Поглядел на соседнее сиденье, где четыре часа кряду сидела она, та, от которой сейчас болело всё, сглотнул. «Совсем от рук отбился. Несчастная девчонка взяла и просто голову оторвала. Хотя, чего греха таить, она не виновата. Вот, и, поди, разберись в