— Но ты же была на открытии «Пенки»! — возражает Сонька. — С Морозовым. Я тебя видела.

— Надя пригласила заранее, мне было неудобно отказать. Петя подвёз.

— Но Ритка говорила, вот совсем недавно говорила, что вы встречаетесь! — озвучиваю свой довод я.

— Кто такая Ритка? — спрашивает Варя.

— Бариста в «Пенке». Девчонка с розовыми дредами.

— Ммм, да, я помню, я видела её на открытии. Но… но откуда ей знать?

Мы с Сонькой переглядываемся. Наверное, слишком многозначительно, потому что Варя робко уточняет:

— Я что-то испортила?

— А может, что-то починила, — отзывается Сонька и крепко сжимает мои пальцы. Я и не заметила, как у меня начали трястись руки, но никаких слов, короткий взгляд и неуловимый жест, и я нахожу в себе силы посмотреть на Варю. А Сонька спрашивает: — Как это произошло? Почему?

— Мы оба чувствовали, что так, как раньше, уже не будет, — вздыхает Варя. — Что-то изменилось. Мы играли в отношения, пытались вести совместный быт, Петя даже свозил меня в Париж летом в качестве компенсации за несложившуюся карьеру. Только стало ещё хуже: я расстроилась из-за упущенной возможности, мама расстроилась, что Петя не сделал мне предложение на Эйфелевой башне, как она мечтала, а Петя расстроился… Не знаю. Потому что я со своей токсичной семейкой затягивала его туда, где он не хотел быть, наверное. А потом, в начале ноября, он просто пришёл и сказал, что всё. Что он больше так не может, что все эти месяцы мы отыгрывали какой-то дурацкий спектакль и только делали хуже друг другу. Я знала, что так будет. Будто бы ждала. Впрочем, это не уберегло меня от того, чтобы долго и унизительно упрашивать его остаться со мной. Думала, что раз это сработало в январе, то вдруг сработает снова. Но нет, Петя принял окончательное решение, и мне пришлось собрать вещи и переехать к тёте Лиде. И… это было ужасно. Она рассказывала мне, что я глупая пигалица, упустившая мужика. По вечерам мне звонила мама и рассказывала то же самое. Это продолжалось полтора месяца, пока у меня не случилась истерика. Я вела себя отвратительно, кричала, кидалась вещами, а потом сбежала. Снова к Пете. Понимала, что это неправильно, но мне не к кому было идти. Он разрешил остаться у него на пару дней, пока я подыщу себе новое жильё, но потом… потом мне нужно собраться с силами и противостоять своей матери. Потому что если я этого не сделаю, я навсегда останусь… — Варя оглядывает нас и нерешительно заканчивает: — эльфом?

— Эльфы смелые и воинственные, между прочим, — важно вскидывает пальчик Сонька и пускается в пространные объяснения устройства эльфийского мироздания с отсылками к литературным шедеврам и психологии взаимоотношения отцов и детей.

Но я не слышу её. Я проклинаю Фрэнсиса Скотта Фицджеральда с его столь точными цитатами и наблюдаю, как вся моя жизнь снова песком ускользает сквозь пальцы, и я не знаю, с какой стороны мне теперь на неё смотреть.

Пётр звонил мне в январе, как я его и просила, но я не ответила.

Пётр хотел приехать ко мне летом, но у меня был Кирилл.

Пётр расстался с Варей, едва мы снова случайно встретились.

Он не жил с ней, пока флиртовал со мной. Но отдалился, когда я попросила его об этом. Приблизился снова, когда я этого захотела. Предложил быть вместе, когда я сжала его руку. А я… А я…

Хватаюсь за бутылку и размашистым движением плескаю текилу в свою стопку — неаккуратно, через край.

Получается, все те долгие недели, пока я отвергала его, пока лепила на себя болезненный ярлык «любовница», пока играла в приятельство…

Получается, все те долгие недели он был свободным, не нарушал никакие правила, не пытался соблазнить меня за Вариной спиной.

Получается…

Получается…

— Ну всё, я пьяненькая, — уведомляет Сонька. — Давайте вызывать стриптизёров.

Хлопаю себя по карманам в поисках телефона и замечаю, что Варя испуганно, ошеломлённо и, может быть, капельку заинтригованно таращит на меня глаза.

— Ты… ты сейчас правда позвонишь стрип… стрип?.. — запинается она, и я понимаю, что не только Сонька у нас тут пьяненькая.

— Лишь одному, Сонькиному личному, — поясняю я и говорю уже в трубку, когда на том конце отвечают: — Товар готов к отгрузке. Высылайте курьера.

— Понял, — откликается Матвей. — Буду через пятнадцать минут.

Варя озадаченно хмурит лоб, пытаясь разобраться в череде секретных шифров, и я заверяю, что в её жизни ещё будет десяток стриптизёров со стиральными досками на месте живота, но сейчас нам нужно выпроводить пьянчужку домой и лечь спать, потому что завтра утром поезд в Воронеж.

Следующие пятнадцать минут мы втроём топчемся в прихожей. Сонька рассказывает, что когда Ленка, её коллега, выходила замуж, они позвали всамделишного стриптизёра на девичник, но что-то пошло не так, и два часа они пили с ним «Маргариту» и рубились в «Монополию». Варя зовёт в гости в Воронеж, лучше летом, и обещает нереальной красоты скверы в центре, меловые карьеры за городом и старейшую в России коллекцию египетских древностей в музее Крамского. Заканчиваем сборы бурными ономастическими дебатами, почему Людвига ван Бетховена называют Бетховеном, Винсента Ван Гога — Ван Гогом, а Рембрандта ван Рейна — просто Рембрандтом, очень по-панибратски, будто это сантехник Вася из соседнего подъезда, а не великий голландский художник.

Накидываю пуховик, чтобы проводить Соньку до машины и заодно вдохнуть морозного воздуха, освежить гудящую от откровений голову. В лифте моя захмелевшая подруженька упирается затылком в доску с рекламными объявлениями, закрывает глаза и устало спрашивает, как так вышло, что я самая трезвая из нас троих, пили же одинаково. Отшучиваюсь, что опьянение зависит от веса, а я не просто так задницу отращивала, и Сонька тут же, не открывая глаз, тянет свои ручонки к моей филейной части, чтобы хорошенько ощупать все мои преимущества.

— Приехали, выходи! — смеюсь я, уворачиваясь от её поползновений, и Сонька с трудом поднимает явно тяжёлые веки и шагает в открывшиеся двери лифта.

Машина Матвея как раз выныривает из арки, и пока он подъезжает к подъезду, Сонька достаёт из кармана сигареты, прикуривает и выдыхает облачко дыма с вишнёвым ароматом в тёмное декабрьское небо.

— Хочешь? — предлагает она.

— Нет. И ты бросай, это вредно. Тебе вон даже на пачках рисуют страшные картинки.

Сонька снова лезет в карман, внимательно рассматривает пачку в полумраке и равнодушно пожимает плечами.

— У меня тут написано «Импотенция», вот вообще не страшно.

Мы крепко обнимаемся — по традиции, пока одна из нас не ойкнет, — и я жду, когда Сонька усядется в пассажирском кресле, закрываю за ней дверь, но она тут же стучит в стекло, привлекая моё внимание, и начинает возиться с кнопкой. Настолько долго и безрезультатно, что Матвей не выдерживает и нажимает на кнопку со своей стороны. Сонька послушно ждёт, когда стекло опустится до конца, а потом приставляет ко рту ладошку и тихонько шепчет: