гуляла с ним, ей запрещено самой управлять инвалидным креслом. И еще они не хотят, чтобы она там ночевала.

– Они говорят, что это противоречит их стандартам гигиены и безопасности, – подала голос Мадлен.

Орельен посмотрел на нее с изумлением еще и потому, что при нем она впервые открыла рот.

– Она имеет право разве что его кормить, это единственное, чего мы добились, – заключила Сесиль.

Орельену потребовалась целая минута, чтобы прийти в себя.

– Что скажешь? – спросил он Мариз.

– Тут нечему удивляться, это уже давно назревало. Я точно знаю, кто эта активистка, она работает в ДИПИ и к нам не имеет отношения. Проблема заключается в том, что в нашем отделении на сорок пациентов приходится пятнадцать медсестер и санитарок. А в ДИПИ их двадцать пять на двести десять стариков. И то, что нам пытается навредить именно профсоюзная активистка, звучит довольно дико, но дело в том, что у них среднестатистическая ситуация по стране, а мы – привилегированные. Я понятия не имею, как Леру удалось выбить нам такие условия, и, в сущности, это единственная загадка. Новый директор с момента своего назначения мечтает подставить Леру, тут как раз все ясно.

– А ты знаешь этого типа, ну, директора? – спросила Сесиль. Орельен отметил, что она перешла с Мариз на “ты” и явно даже не задается вопросом, что она тут делает; ей, очевидно, это и в голову не пришло.

– Я видела его один раз, ему лет тридцать. Как и все директора ДИПИ, он окончил Институт общественного здравоохранения в Ренне, это государственная школа управления социальными учреждениями, и больше похожа на ЭНА, чем на мединститут. И не то чтобы он какой-то злодей, ему главное, чтобы подведомственное ему учреждение приносило доход, это сейчас общее поветрие, так что он просто следует инструкции.

– Ты говоришь, он хочет подставить Леру, в смысле добивается его увольнения?

Мариз задумалась и долго колебалась, прежде чем ответить.

– Ну, мне сложно судить, но все-таки нет, вряд ли… Зато он может запросить его перевод. Во Франции сто пятьдесят отделений ХВС-СМС, так что его есть куда перевести, и жалоба от профсоюзов сыграет свою роль. Когда Леру уйдет, директор тут же нас раскидает по другим отделениям; я сама далеко не уверена, что и впредь смогу ухаживать за вашим папой. Ну… – она опустила глаза, – не хочу тебя обманывать, мне кажется, дело плохо.

На следующий день Орельену было еще тяжелее, чем обычно, уезжать от них в Париж. Он собрался только к восьми с чем-то и в Монтрёе оказался к трем часам ночи. Инди уже легла, и утром он уехал в Шантийи, так с ней и не повидавшись. Вечером он сел в кафе неподалеку от Восточного вокзала и позвонил Мариз, ему не хватало духу идти домой.

– Ситуация в больнице непонятная, – сказала она, – все девушки только об этом говорят, конечно, но никто ничего толком не знает.

Она видела Леру во второй половине дня, но он явно был не в настроении, и она не осмелилась его расспрашивать.

Он заставил себя пойти домой уже после одиннадцати и столкнулся с женой, которая, естественно, принялась ругать его за то, что он задержался допоздна, не предупредив ее, из-за него она чуть не опоздала на встречу. Значит, она все-таки куда-то ходила, подумал он про себя, спокойно ответил ей “Отвали” – и пошел наверх спать. Она опешила и так и застыла с открытым ртом, ее поразили не столько его слова, сколько интонация; она не привыкла к такому ледяному спокойствию; он перестал ее бояться, вот что ее встревожило.

Мариз перезвонила на следующий день ближе к вечеру, когда он собирался уже уезжать из Шантийи. Он сразу почувствовал, что новости у нее плохие. Она поговорила со своей знакомой из секретариата дирекции. Леру вызвали утром на ковер, и, похоже, встреча прошла плохо, ей было слышно, через стену, как он на них орет, затем он вышел, изо всех сил хлопнув дверью. Днем Мариз не выдержала и заглянула к нему в кабинет. Он сидел без дела, уставившись на разложенные перед ним бумаги; рядом стояла открытая картонная коробка, но пока он туда ничего не положил.

– “Да, милая моя Мариз, меня уволили… – сказал он, – вернее, перевели. В понедельник утром я выхожу на работу в Тулоне”. Не знаю, как ему удалось так быстро все провернуть. Официально он жаловаться не будет и обвинять своих начальников тоже не собирается, – продолжала она. – Более того, он скажет, что сам попросил о переводе, чтобы вернуться в родные края – он и правда оттуда, по-моему, из Ла-Сейн-сюр-Мер; но я-то видела, до какой степени ему отвратительна эта возня. Теперь все закрутится очень быстро, на четверг уже назначено совещание по реорганизации наших служб в присутствии чиновников от здравоохранения. В нашем отделении оставят максимум пять человек, остальных определят в ДИПИ. И вряд ли я войду в число первых, они припомнят мне дружбу с Мадлен.

Мариз замолчала. Она чуть не плакала, и он не мог найти никаких ободряющих или просто подходящих слов.

– Я приеду завтра вечером, – сказал он наконец, – может, и поздно, но приеду.

– Завтра у меня ночное дежурство, так что увидимся только в четверг. У меня будет выходной.

– Мы могли бы съездить ко мне на работу, ну, знаешь, туда, где гобелены. – Эта мысль пришла ему в голову только что.

– Ой да, с удовольствием! – Ее голос немного повеселел, и они еще поговорили немного о том о сем, как любовники или как родители с детьми, и прежде чем нажать на отбой, она сказала почти безмятежным тоном: – До четверга, любовь моя.

7

Поль полагал, что Прюданс останется в Бретани до выписки отца из больницы или, по крайней мере, до тех пор, пока ее не сменит Присцилла. Никаких срочных дел на работе у нее не было, госучреждения Франции функционировали на относительно малых оборотах, а уж Министерство экономики и подавно, в ожидании, как говорится, волеизъявления избирателей. Брюно все чаще появлялся теперь на телевидении, Поль наблюдал его на разных каналах и восхищался им, с ума сойти, какой в нем открылся полемический талант на склоне лет, Раксанэ и правда отлично справилась со своей задачей. Сарфати тоже не подвел, он начисто избавился от всякой развлекухи и выступал теперь в роли премудрого старца, ну, сравнительно молодого премудрого старца, это вполне закономерный образ комика на закате карьеры, особенно когда он никого уже не смешит. Проблема в том, что кандидат от “Национального объединения”, настырный, отлично ориентирующийся в сложных темах, обычно выигрывал все дебаты на финише, пуская в ход свою обезоруживающую улыбку, и на данный момент, надо сказать,