Цукерберга, эти-то все прогрессисты. Ну, скажем так, мелкий миллиардер, он сколотил состояние на лесозаготовках и не входит в список Forbes, но все-таки миллиардов десять долларов у него есть; он протестант, точнее баптист, как и большинство членов организации, так что, как ты понимаешь, к католикам они вообще не имеют никакого отношения. Орегон стал первым американским штатом, легализовавшим эвтаназию, это прогрессистский штат, очень продвинутый в этих вопросах. В Монсе Николя организовал мне встречу с их координатором по Европе. Он сказал, что наш американский миллиардер родом из Бельгии, где у него еще остались родственники, и он был потрясен, узнав о некоторых происшествиях, которые там имели место. Они основали КУБ, Комитет против убийств в больницах, чтобы попытаться осуществить лоббистское давление на парламентариев и выступать в прессе, но ничего не вышло. Поэтому они решили официально самораспуститься и перешли к более прямым действиям. Впоследствии они открыли отделения во Франции и, кажется, в Испании. Парень, с которым я общался, – американец, но на встрече Лионе будет француз, по телефону он произвел на меня хорошее впечатление. Они очень осторожны: они никогда не подвергались преследованиям, никогда не прибегали к насилию, даже витрины не били. Прежде всего, они требуют, чтобы все члены семьи дали свое согласие до начала операции – муж или жена, дети, родители, если они живы; очевидно, от этого многое зависит в юридическом плане. Вот почему он так настаивает на присутствии Поля.

– Ну, это не проблема, – сказала Сесиль, – он приедет завтра с женой.

Выслушав его, она успокоилась, и теперь, когда ее немного отпустило, они могли поговорить на более отвлеченные темы, о том, что нового в Аррасе и как поживает Николя. Она ничего не имеет против бывших идентитариев, заверила его Сесиль, и даже против нынешних идентитариев, ей хочется быть в курсе дела, и все, он обязан ей сказать, если вдруг решит ввязаться во что-то противозаконное.

– Я не сделал ничего противозаконного, дусик… – мягко заметил Эрве. – Просто выпил пива с американским баптистом.

Над холмами Божоле садилось солнце; через несколько километров она снова заговорила о “Сивитас”. Действительно, она терпеть их не может, это настоящие экстремисты, они дискредитируют всех католиков вообще, прямо христианские салафиты какие-то, прибавила она, если бы мы пошли у них на поводу, давно бы канули в Средневековье.

– Средневековье – это не так уж и плохо с определенной точки зрения, – заметил Эрве. Ее брат, например, хорошо себя чувствует только в Средневековье.

– Допустим, но ты ведь знаешь Орельена, он такой с самого детства, не от мира сего.

– Ему придется как-то вернуться в этот мир, – сказал Эрве, – раз теперь у него появилась настоящая женщина.

Сесиль промолчала; ей удалось забыть на целый час о проблемах Мариз, она почти всю неделю ночевала у них; в ДИПИ дела плохи, еще хуже, чем она думала. Почти все лежачие пациенты страдают от жутких пролежней. Ей дается всего по десять минут на каждого, их даже не получается вымыть за это время, многие уже не могут сами ходить в туалет, ей постоянно звонят на мобильник, не говоря уже том, что больные кричат из комнат, зовут на помощь, а когда она наконец заходит, то иногда оказывается, что какой-нибудь старичок, не выдержав, уже успел сходить под себя и на пол, ей приходится убирать за ним дерьмо, менять засранные простыни, это ужасно неприятно, но страшнее всего ловить на себе их умоляющие взгляды, когда она появляется на пороге, и слышать: “Вы так добры, мадемуазель”. У нее дома в Африке такое просто немыслимо, если это и есть прогресс, то он того не стоит. Она все это изложила Сесиль накануне приезда Орельена, ему самому она толком ничего не говорила, он видел, что по вечерам она приходит с работы еле живая, но она даже в мыслях не допускала, что может все ему рассказать, уж лучше не возвращать его на землю, думала она; они еще не женаты, заметила Сесиль, а она уже его оберегает.

Эрве свернул на съезд к Вилье-Моргону.

– Понятное дело, дусик, – сказал он наконец, остановившись у платежного терминала. – Тебе все изливают душу. Ты отдушина для всех горестей мира, это тебе на роду написано.

Сесиль вспомнила исповедь Орельена и его признание, что он не бесплоден; с кем еще он мог этим поделиться? Уж точно не с Полем. Да, Эрве прав, ей это на роду написано.

Поскольку Мариз по вечерам буквально валилась с ног, они с Орельеном ложились спать сразу после ужина. Эрве слонялся по кухне, пока его жена мыла посуду, она видела, что он хочет что-то еще ей сказать, но, как обычно, не решается.

– Как тебе известно, – все-таки заговорил он, – мое пособие по безработице заканчивается через месяц. И я прекрасно вижу, что тебе претит готовка в чужих домах, ты возвращаешься вся на нервах, в плохом настроении.

Она повернулась, вытерла руки о фартук и села перед ним; а она-то надеялась, что отлично притворяется. Как правило, женщины всю свою жизнь тешат себя иллюзией, будто у них безошибочная интуиция и они прекрасно умеют врать, в отличие от мужчин. Эрве при этом умудрился скрыть от нее тот факт, что снова встречается с бывшими активистами из идентитариев – и хорошо еще, если и правда с “бывшими”; ей же не удалось скрыть от него, какое отвращение ей внушают лионские бобо[45].

– В общем, я поговорил с Николя, мне кажется, у него есть кое-что для меня, – продолжил Эрве. – Я мог бы стать страховым агентом. Начальник одной небольшой брокерской фирмы собирается выйти на пенсию. Она отлично расположена, минутах в десяти ходьбы от дома.

– Но ты же никогда этим не занимался?

– Нет, но я знаю право, умею читать контракты и вести дела. Им как раз нравится, что я бывший нотариус.

Он сказал “бывший нотариус”, невольно отметила Сесиль. То есть решил отречься от профессии, которой так гордился, поставил на ней крест, как пишут в пособиях по личностному развитию.

– А начальник, выходящий на пенсию, тоже ветеран-идентитарий?

Она знала ответ и спросила просто для очистки совести.

– Ну конечно, – спокойно ответил Эрве. – Только так это и работает, знаешь ли, сейчас играют роль исключительно личные отношения и связи.

– То есть мы возвращаемся к себе? В Аррас?

– Да, ну когда захочешь, неделей раньше, неделей позже, не имеет значения, нам же с ним надо немного поработать, он передаст мне дела.

– Хорошо… – тихо сказала она, помолчав. – В каком-то смысле я даже рада вернуться домой. Но мы ведь хорошо здесь пожили, правда? Взяли тайм-аут.

– Да, именно. Тайм-аут.

– Не так много у нас было в жизни тайм-аутов. – Она задумалась еще на несколько секунд и