С блаженным выражением на лице Рок откинулся на своюподстилку. Веки прикрылись, губы крепко сжались. Он видит сон… Но откуда Тиназнает, что этот сон – и счастье, и кошмар одновременно? Счастье – потому, что вэтом сне Рок совсем другой: молоденький, не старше двадцати, волосы лежатпышной русой волной, на обветренном лице – румянец… Но весь он, с головы доног, припорошен мелкой каменной крошкой. Пули ударяют в камень, выбиваякаменное крошево. Все десять человек, которые еще стреляют, посерели от пыли. Ите, кто недвижим, тоже укрыты этим серым саваном. Серая мгла витает в воздухе:саван готов и для остальных. Вот откуда смертная тоска: Рок знает, что невыйдет из этого ущелья. Никто из них, еще живых, не уйдет отсюда. Это местоназывается Ущелье тысячи воинов. С незапамятных времен бились здесь за перевал.Ведь кто владеет перевалом, тот владеет и этими горами. Сколько людей полеглоздесь! Не из костей ли, припорошенных каменной пылью, сложены отроги скал? Непотому ли так напоминают они фигуры всадников на боевых конях? И вовсе непричуды ветра сделали их такими, а вековая память?

Спящий Рок задергался, будто тело его прошила пулеметнаяочередь, и слезы просочились из-под морщинистых век.

Ему слышится гул канонады, а на самом деле это чьи-тотяжелые шаги наверху. Там кабачок и зал для игры в кегли, а в подвале… Лампочкараскачивается на шнуре, пляшет, бросая неровные отсветы, и лицаполуспящих-полумертвых людей кажутся еще более уродливыми.

«Зачем я остался жив? – думает Рок. – Зачем мы все живы?Грязь, смрад… Кто заплачет, кто вообще вспомнит об этих людях, если однаждысмерть выметет нас отсюда, как выметают струей огнемета чумных крыс?»

– …Наркоманы, проститутки, носители СПИДа, гомики,насильники – я вымету их, как выметают струей огнемета чумных крыс! – раздаетсячей-то голос.

И Тина видит высокого, крепкого человека с тяжелыми чертамии уверенным взглядом. В глазах рябит от микрофонов, протянутых к его лицу. Гдебы ни остановился он во время своей поездки, его тотчас окружает ораважурналистов. Подстерегают на каждом углу, что ли? Или в охране российскогогубернатора, внезапно сделавшегося очень модной политической фигурой, естьнекто, прилежно информирующий прессу?

Тина смотрит на губернатора. Странное лицо. Даже не поймешь,отталкивающее или привлекательное.

Конечно, привлекательное – он привлекает силой ирешительностью, убедительностью слов, срывающихся с этих четко очерченных губ.

Конечно, отталкивающее – отталкивает жестокой продуманностьюречей, которые почему-то так нравятся всем вокруг. Он ведь призывает кубийствам, к массовым убийствам! Неужели никто не замечает этого?

Теперь Тина уже немного привыкла к этим крепким челюстям,твердому, чуть исподлобья взгляду, этому решительному выражению – ибеспрестанно повторяющимся словам. Но в каком же она была шоке, когда впервыеувидела его вблизи! После той потрясающей взаимной исповеди на холме Сакре-Керони с Георгием возвращались в отель – и вдруг, весь в черном, полицейскийвылетел в узкую улочку, и его мотоцикл замер как вкопанный, а сам он уперся вземлю высоким сапогом, выбросив руку, останавливая поток машин. Георгий резконажал на тормоз. Остановился и кортеж сверкающих машин. И тут откуда-топоявились репортеры, замелькали микрофоны…

– Пойдем посмотрим, – сказал Георгий, криво усмехнувшись. Вэтом предложении, казалось, крылся какой-то подвох, но Тина все же вылезла из машиныи влилась в толпу, восторженно глазевшую на скупо улыбавшегося человека,который как бы нехотя раздавал автографы. Держался он несколько скованно – ещене привык к популярности и славе, а ведь она, слава, уже ждала его, ужераскрывала ему объятия! Да, именно ему, Анатолию Голубу, губернатору вновьсозданного Приамурского края, с территории которого начнется обновление ипроцветание России – процветание в чистом виде, без всякой человеческой грязи.Это он, Голуб, отделит зерна от плевел, это он, Голуб… Это его, Голуба, виделаТина совсем другим – подавленным, растоптанным, а потом как бы разомотрешившимся и от прошлого, и от настоящего, и от будущего. И не зов чести, непамять о погибших, не мысль о Родине владела им, чудом спасшимся из плена, атолько тихий шепоток дьявола, которому он продал душу. Голос Куратора.

– Не существует в мире человека, который не поддержал бывас, вот что нужно понять. Даже если первый позыв – осудить и откреститься… Несуществует человека – я имею в виду, разумеется, не человекоподобных особей, атех, кто способен элементарно связать причину и следствие, – так вот, несуществует человека, который хоть раз не задумался бы о том, как чудесна жизнь,очищенная от человеческих отбросов. И если бы по всему миру вообще, а по Россиив частности, прошло некое тайное голосование… Я мог бы заработать целоесостояние, заранее предсказав его результат! Избавления от подонков общества,от лишних ртов, грозящих отнять у тебя твой кусок хлеба, – такого избавленияжаждут все, все! Вопрос только в том, кто именно придавит вошь и спрячет кусокв карман. Весь вопрос, увы, в морали! Ну так вы станете героем вдвойне, взяв насебя эту ответственность, сделавшись санитаром страны. Я освобождаю вас отхимеры совести…

– Цитата! – хмыкнул Георгий, когда Тина наконец рассказалаему о кошмаре, который мучил ее в поезде. – Старая цитата! Воистину, нет ничегонового, чего не было бы прежде. – И, помолчав, добавил со странным выражением:– Мне было легче ненавидеть, когда я считал его искренним, убежденным врагом. Аего, оказывается, просто сломали. Он просто жертва… увы, такая же жертва«Просперити», как и все остальные, как те, от кого он намерен избавиться. Итоже не сознает этого!

– А я думаю, в глубине души он это все же осознает. Носчитает себя еще и орудием – от этого ему, наверное, легче, – пробормоталаТина.

Георгий взглянул на нее с улыбкой:

– О, да ты психолог… Возможно, ты права, но суть неменяется: Голуб сломался на элементарном шантаже. Мы не знаем, чем емуугрожали: снова насиловать, убить, сгноить в яме или растиражировать пленку,где он так явно делает выбор.

Георгий немного помолчал, потом сказал:

– Я не осуждаю его. Никто не может судить другого за… зажелание жить. Никто не знает, как бы сам поступил в подобной ситуации, когда наодной чаше – позор и смерть, а на другой – честь и слава… или хотя бы их блеск.Нет, я не имею права его осуждать. Я могу только бороться с ним. И надеяться,что если он однажды поддался на шантаж, то может поддаться и снова. В этом –наш шанс.

* * *