Служанка держала перед ней поднос. Хозяйка знаком велелаопустить на камни, рот полон, вдвоем ели виноград, груши, смеялись, затемслужанка подхватила опустевший поднос и умчалась в дом.

Юная госпожа сидела в кресле над самым краем пруда. Взглядее, устремленный в дали, стал рассеянным. В задумчивости она стала ещепрекраснее, у Олега перехватило дыхание. Он чувствовал, что вот-вот пойдет кодну, но даже если бы сумел раскрыть рот, то не позвал бы на помощь.

В голове шумело, он чувствовал, что застыл так, что умирает.Он не услышал шаги и, только когда сверху упала тень, смутно ощутил, что кто-тостоит на краю пруда и смотрит сверху.

Донесся сквозь шум крови в ушах мужской голос:

— Цинция, разве не на что любоваться в саду?.. Ты решила посмотреть,как утонет этот раб?

И ее испуганный голос:

— Раб? Какой раб?.. Ой, там в пруду за корягой мужчина!

Олег с трудом согнал пелену с глаз. На каменном ограждениистоял высокий мужчина, сухощавый, лицо надменное, в глазах привычка повелевать,взгляд подозрительный и оценивающий.

— Ты его не видела?

— Нет, — донесся ее голос. — Что с ним? Почему он... в такомвиде?

Мужчина проговорил все еще подозрительно:

— Ты слишком рассеянна. Я человека разгляжу за версту, дажеесли схоронится в траве или в лесу.

— Ты воин, Семизал!

— Я чародей, — возразил он, но в голосе было самодовольство.— Правда, и среди воинов я не встречал себе равных.

— Семизал, — сказала она, в голосе послышались умоляющиенотки. — За что его так?

Он отмахнулся:

— Не знаю.

— Он утонет?

— Наверняка, — согласился Семизал равнодушно. — Какого-тораба Сосику решил наказать таким образом... Что ж, кто-то бросает в яму кголодным псам, кто-то сажает на кол, а Сосику предпочитает топить, чтобы корниего болотных лилий получали корм из разложившихся трупов. Пойдем в дом?

Она поднялась, легкая и грациозная, как пушинка, большиевнимательные глаза не оставляли лица Олега. Он чувствовал ее сострадание, но вответ не мог даже пошевелить омертвевшими губами.

— Раб совсем замерз, — определил Семизал. — Даже если егосейчас вытащить, он не выживет. У него все застыло внутри.

— Жаль, — прошептала Цинция.

Она подошла к Семизалу, еще раз оглянулась на человека средикоряг и болотных растений. В ее глазах было сострадание, Олег видел, что иСемизал это заметил. Брови чародея-воина сошлись на переносице. Несколькомгновений он изучал бледное лицо обреченного, неожиданно захохотал:

— Он мечтает согреться! Сейчас я ему помогу...

Олег не понимал, что тот задумал, но девушка вдругвскрикнула возмущенно:

— Семизал, как ты можешь! Да еще при мне!

Он захохотал:

— Это и есть власть!.. Это свобода!

Горячая струя хлестнула Олега по лицу, намочила волосы. Водаперед лицом вскипела, брызги обжигали щеки, ноздри, уши. Ноздри забил зловонныйзапах крепкой мужской мочи.

Олег жмурился, вонючая горячая струя наконец истощилась, ноон не открывал глаз, ибо и сквозь опущенные веки видел, с какой брезгливойжалостью девушка смотрит на него, и без того грязного и жалкого, а теперь еще иопозоренного, над которым надругались настолько подло и мерзко...

— Семизал, ты просто гадок сам...

Хохот звучал могуче, в нем чувствовалась власть, мощьмужчины над женщиной, а значит — и над всем миром:

— Это зависит от того, где находишься... ха-ха!.. Если там,внизу...

Тело Олега пронзила судорога. Он закричал, боль страшная,суставы выворачивало, он чувствовал треск связок, острые ножи вонзились в телосо всех сторон. В животе разгорелся огонь, словно туда насыпали горящих углей,что сжигают внутренности...

Крик был страшен, в нем не осталось ничего человеческого,горло сжимало, он выталкивал ком и не мог протолкнуть, в глазах потемнело отудушья.

Не понимая, что делает, он барахтался, скрылся с головой,вынырнул, снова погрузился, а когда голова его показалась в третий раз,последний, как чувствовал он, пальцы зацепились за твердое, гладкое, покрытоеслизью.

Потом его грудь проползла по этому покрытому мхом камню, ион смутно понял, что как-то вытащил себя из пруда, и сейчас лежит на самойкромке, жадно хватая широко раскрытым ртом воздух.

Над ним колыхались две тени, затем мужской хохот началудаляться. Боль внутри начала утихать, зато все тело встряхнула дрожь. Он сноваощутил, насколько промерз в этом чертовом пруду, насколько все в нем задубело,насколько он жалок и близок к незавидной смерти.

Долгую звенящую тишину наконец разорвали торопливые шаги.Донесся стонущий голос:

— Что ты натворил, что натворил!

Олег с трудом повернул голову. К нему подбежал сгорбленныйседой человек, не сразу узнал Сосику, в глазах все еще плыло, дергалось, времяот времени застилало, как в снежную бурю.

— Я... я...

Горло не слушалось, а Сосику вскрикнул с горечью:

— Ты все испортил!

— Но я...

— Испортил, — повторил Сосику печально. — Это было последнееиспытание... Ты выдержал одиннадцать, но на последнем, двенадцатом... Тыдостаточно силен, чтобы почти всегда держать себя в руках, словно ты не могучийполнокровный юноша, а умудренный жизнью старец, но все же то, что так глубоко втебе сидит, иногда будет прорываться на волю. И тогда...

Он умолк, но по его глазам Олег понял, что тогда добра нежди. Ни окружающим, ни ему самому.

— Ладно, — прошептал он, тело еще сотрясали судороги, зубыжалко лязгали, а руки дергались, как у больного падучей. — Как получилось, такполучилось... Только пусть тот Семизал мне не попадается!

Сосику сказал печально:

— Он всего лишь выполнял мои пожелания.

Олег остро взглянул на престарелого мудреца, проглотилслова, что рвались из глотки, сказал только:

— Он выполнял слишком хорошо.

— Он хороший ученик...

— За что и прибью, — сказал Олег, — как только встречу!

Он с трудом распрямил спину, в позвоночнике за-трещало. Онперекосился от боли во всем теле, но удержался в распрямленном облике, когдаплечи широки, грудь выпукла, а по рукам видно, что умеют держать не толькопосох, чтобы отгонять собак.