Некрасивая женщина и шикарный малыш. Румяный, светловолосый, в пушистом голубом комбинезончике.

– Мэм, – сказал Майло, – постарайтесь успокоиться, чтобы я мог снять с вас наруч…

Женщина завопила. Младенец побагровел и покатился в обратном направлении, к краю кровати. Я подхватил его. Тяжеленький. Он бился у меня в руках, изгибая спинку, отводя назад голову и снова резко возвращая ее на место. При каждом движении он ударялся лбом мне в щеку.

Два очка мелкому.

– Ну, ну, тихо, – сказал я.

Он завизжал еще пронзительнее.

По всей видимости, на этот раз его вопли достигли того предела, за которым терпение его матери истощалось, потому что она вдруг прекратила бороться и сказала:

– Коди, тише. – Сказала негромко и ритмично, как, бывает, говорят матери, укачивая младенца. Однако гнев еще чувствовался в ее голосе, и, наверное, поэтому мальчишка и не подумал успокоиться, а продолжал яростно выкручиваться из моих рук.

– Эй, приятель, – сказал я. Его слезы брызнули мне на лицо. Я крепче обхватил его маленькую грудку, прижал его руки к бокам, чтобы он не повредил себя ненароком, и тихо зашептал ему в ухо: – Ти-ше, Ко-ди, Ко-ди, ти-ше, ти-ше…

При этом я старался, чтобы мои нашептывания совпадали по ритму с его криками – мой коронный номер с ревущими младенцами. Им ведь важно не что ты им говоришь, а как. Он дернулся еще пару раз, и его тельце точно окоченело. Примитивное утешение гипнотической мантры подействовало.

– Я сниму наручники, мэм, только ведите себя спокойно, – сказал Майло.

Женщина тихо выругалась.

Лейтенант выждал еще пару секунд.

– Снимай, ублюдок, буду вести себя тихо, – сказала она.

Освобожденная, женщина сразу же бросилась ко мне и вырвала из моих рук ребенка. Коди, испустив протяжный вопль облегчения, зарылся носом ей в грудь. Прижав его к себе, она шагнула назад, к стене из подгузников, и указала подбородком на дверь.

– Уходите! Избавьте меня от вас!

– Мне и вправду очень жаль, мэм, – сказал Майло.

Женщина еще крепче прижала к себе Коди. Тот захныкал.

– Изыдите, проклятые! – Ее голубые глаза были подернуты сеткой кровеносных сосудов, набухших от ярости.

– Мы сейчас уйдем, мэм; я только хочу убедиться…

– Нет! Не говорите ему!

– Кому – ему?

Женщина улыбнулась.

– А ты будто не знаешь, ублюдок! Это же он вас послал!

– Мэм, я глубоко сожалею о случившемся, но я не понимаю…

– Ему! – воскликнула она. – Тому, кто был бы благословен, а стал проклят. Тому, кто пожирает пасхальные жертвоприношения и пачкает свою пасть невинной кровью.

Майло посмотрел на меня.

Женщина снова зарычала. Коди было завыл, точно по команде, но она мгновенно справилась с его начинающейся истерикой, шикнув на него так резко, словно где-то вдали свистнул паровоз. Затем, освободив одну руку, стала задирать на себе блузку, и я подивился – неужели она начнет кормить его прямо при нас, утверждаясь в своем материнском праве. Но женщина остановилась, так и не заголив отвисшую правую грудь.

Шрам, грубый, заштопанный через край стежками, крупными, как на бейсбольном мяче, начинался на левом боку у нижнего края ребер, проходил через всю грудную клетку и заканчивался над солнечным сплетением.

– Это он вас так? – спросил я.

Женщина показала мне язык. Коди, пораженный таким поведением матери, застыл, глядя на нее широко раскрытыми, вопрошающими глазами. Потом приоткрыл свой крохотный ротишко и, высунув язычок, тоже попробовал провести им по губам.

Глаза у него были голубые, как у матери. Были заметны и другие черты семейного сходства: маленький подбородок, широкий лоб, большие, плотно прилегающие к голове уши. Если ему суждена долгая жизнь, то с годами пухлый малыш превратится в высокого костистого мужчину. А вот что генетика и воспитание сделают с его личностью, знает один Бог.

Его мать обратилась к Майло, продолжая держать на виду свой шрам.

– Он послал вас. Убирайтесь.

Ее слова прозвучали враждебно и горько, и все же в них чувствовалось облегчение подтвердившегося подозрения. Концы сошлись с концами, ментальная картина ее мира восстановилась, став такой же ровной и гладкой, как застланная ею постель.

Ведь подчиниться неопределенности страшнее, чем умереть.

– Мэм, мы просто ищем одну… – сказал Майло.

– Мэм? Кто тут вам мэм? Я зовусь Она!

Коди захныкал.

Женщина стала укачивать его, зашипев ему в левое ушко:

– Шшш, шшш, шшш, шшш…

Как ни странно, это его утешило.

Майло, заметив белую пластиковую сумочку на комоде, шагнул к нему.

– Мэм, мне просто нужно проверить ваше удостоверение личности… нет, нет, не надо расстраиваться, если б нас послал он, то я бы знал, кто вы.

Женщина хмыкнула, призадумалась, видимо, нашла, что его высказывание не лишено логики, и продолжала укачивать малыша.

Майло открыл сумочку, вытащил из нее черный пластиковый бумажник, пошарил в нем, взглянул на карточку водительских прав. Прежде чем закрыть кошелек, он сунул в него пару двадцаток.

Женщина плюнула.

– Будь ты проклят с твоими кровавыми деньгами.

– Вообще-то, это святые деньги, я взял их в церкви, – сказал Майло.

– Лжешь!

– Оставьте их себе или купите на них Коди подарок.

– Нет! Убери свой презренный металл! Он как проказа на теле помазанного миром!

Майло забрал деньги. Взгляд женщины устремился на его пистолет. Ее лоб разгладился. Она широко и искренне улыбнулась.

Стараясь держаться от нее подальше, лейтенант сделал мне знак отойти к двери и сам попятился:

– Прошу прощения за причиненные неудобства.

Женщина, словно стремясь к завершенности драматического действия, завизжала.

Добравшись наконец до последней ступеньки лестницы, Майло сказал:

– Когда будешь писать мемуары, не вставляй туда сегодняшний случай. – Пошутить хотел. Однако его ладони то сжимались в кулаки, то разжимались, опять и опять. Нижняя челюсть выдалась вперед. Желваки заходили туда-сюда под кожей.

Мы пересекли лобби отеля «Кинг Уильям» и, не останавливаясь, прошли мимо пуленепробиваемой будки.

– Эй! – крикнул нам ДеВейн Смарт.

Майло повернулся к нему всем корпусом:

– Чего тебе?

– А где она?

– Мы не ее ищем.