При первом же прикосновении ручка отделилась от двери и с грохотом упала на пол. Майло сунул в дыру палец, поддел им язычок замка, сдвинул его и толкнул дверь.

Коридор, открывшийся нам за ней, своей длиной не посрамил бы терминала прибытия международного аэропорта Лос-Анджелеса. В остальном картина была все та же: осыпающаяся штукатурка и кислая, въедливая вонь. Середину пола, выложенного крошечными белыми шестиугольниками плиток, занимала красная дорожка на резиновой основе, вся в дырках. Черные плиты дверей, которых в этом коридоре были десятки, отличались лишь цифрами наклеенных на них ярлыков.

Одна из них отворилась, и в коридор шагнул мужик в засаленной семейной майке и боксерских шортах, с зажженной сигаретой в зубах и пинтой пива в руке. Бритый череп, тюремные наколки, козлиная бородка завязана в несколько узлов, все свободные от тюремного творчества участки кожи покрыты воспаленными прыщами. Дым клубился вокруг него, как облако, в коридоре отсутствовала вентиляция.

Майло показал ему свой значок и жестом велел убраться в комнату.

Мужик поднял большой палец вверх и тихо смылся.

Мы продолжали идти, пока не поравнялись с дверью номер 709. Лейтенант еще раз промокнул лоб, сделал мне знак отойти в сторону и крадучись подошел к двери. Одну руку он положил на свой «Глок», другой тихо постучал.

Ответом ему был глухой звук. Под слоями черной краски скрывалась настоящая древесина: дверь была установлена в те времена, когда дерево стоило дешево, а в отель приезжали совсем другие постояльцы.

Майло постучал еще. Никакого ответа.

Он попробовал снова. Из какой-то другой комнаты доносилась музыка. Марьячи, смикшированные с хип-хопом.

Майло кашлянул и шагнул еще ближе к двери.

– Это Леон снизу. Надо проверить вашу батарею.

Своему голосу он придал добродушную шероховатость – прямо Луи Армстронг в хорошем настроении. Что совершенно не вязалось с выражением его большого бледного лица. «Хелло, Долли, я пришел тебя арестовать», – было написано на нем.

Майло весь подтянулся, выпрямился, усталости как не бывало. Секунды шли. Лейтенант отмерял их ударами указательного пальца по запястью. Он уже готов был постучать снова, как вдруг дверь начала отворяться. Стук-бряк. Изнутри она была заперта на цепочку.

Он изобразил улыбку:

– Эй, кто там есть, можно мне войти?

Ответа я не услышал, но он, должно быть, почуял опасность, потому что всунул одну руку в щель, а ногой отвесил двери крепкого пинка. Цепочка лопнула со звуком рвущейся гофрированной бумаги, и ему пришлось придержать дверь рукой, чтобы она не завалилась на него. Входить в таком положении было неловко, но он все же пролез внутрь да еще с пистолетом навскидку.

Женский крик – страх мешался в нем с яростью человека, которого предали, – соединился с высоким, пронзительным, пугающе ритмичным звуком.

Взрослые так не умеют.

Так может выть только напуганный ребенок, которому затыкают рот.

Потом я услышал какое-то пыхтение и возню. Тяжелый шлепок: что-то живое ударилось обо что-то твердое.

Снова завыл ребенок.

Я шагнул внутрь.

* * *

Майло повалил ее на пол и теперь прижимал лицом к деревянным, ободранным половицам тесной, похожей на камеру комнаты. Единственная кровать была так узка, что на ней едва уместился бы один взрослый. Сейчас на ней поверх серых простыней лежал ребенок, личиком к потолку. Это хорошо – меньше шансов внезапной младенческой смерти.

Ни кроватки, ни какого-либо другого места для сна в комнате не было. А вот это уже плохо. Ребенку опасно спать со взрослым: тот может нечаянно задавить его во сне.

Легкие у этого малыша были что надо – орал он без остановки.

Сердитый маленький мальчик.

Майло не смотрел по сторонам. Он уже поставил женщину на ноги.

Лет ей было примерно столько же, сколько Ри, и роста они были почти одинакового, но там, где у Ри были мягкие округлости, у этой торчали кости. Впрочем, если не приглядываться, различий почти не было видно. Однако мне они буквально бросались в глаза: бедра у́же, подбородок меньше, ноги длиннее, руки крупнее.

С волосами всегда можно что-нибудь сделать: не знаю, какой шевелюрой наделила эту женщину природа, но сейчас ее волосы были черными и гладкими, как начищенный ботинок. Наполовину короче, чем рыжеватые кудряшки Ри, неаккуратно обкромсанные. Я подумал: интересно, почему ДеВейн Смарт и еще двое других решили, что это Ри.

Жилка на шее Майло запульсировала, когда до него дошло, какую он допустил ошибку.

Женщина не вырывалась, но низкие ворчащие звуки то и дело слетали с ее губ. Вдруг она жутко заскрипела зубами. Губы раздвинулись, обнажая зубы. Она оскалилась – казалось, вот-вот плюнет.

Майло весь поджался, но ничего не делал, только смотрел на нее.

Женщина захохотала. То есть раскрыла рот во всю ширь, демонстрируя больше пустот, чем зубов, и испустила низкий, какой-то бесполый звук, закончившийся чем-то похожим на высокое кудахтанье.

Это напугало ребенка. Его маленькое тельце задрожало, он заскулил еще громче, чем раньше, и замолотил по продавленному матрасу кулачками и пяточками. В панике малыш едва не скатился за кровать, но, к счастью, между стеной и дальним краем матраса были вставлены упаковки с памперсами, они и не дали ему упасть. Хотя, вполне возможно, их сунули туда вовсе не с этой целью, а просто потому, что в комнате не было для них другого места.

Майло начал:

– Я изви…

Женщина зашипела, словно кошка, и попыталась его пнуть.

– Мэм…

– Фхххх!

Продолжая наблюдать за ребенком, я бросал быстрые взгляды по сторонам, осматривая комнату.

Серые стены в пятнах мочи, комод из некрашеного дерева, щербатый верхний ящик. На комоде еще подгузники и белая пластиковая сумочка. В комнате буквально негде ступить из-за коробок с детским питанием. Здесь же и взрослая еда в консервных банках: спагетти, рагу, супы, овощи. На коробке с печеньем, как на подставке, была раскрыта большая старинная Библия в красном переплете.

Слева от комода был проход в ванную комнату, без двери. Там на крышке унитаза примостилась переносная походная печка, которую, видимо, топили брикетами Стерно. На краю раковины балансировал ручной нож для консервов.

Топлива в плите почти не осталось: стенки резервуара покрывала тонкая пленка пурпурного парафина. Готовить в таком тесном, непроветриваемом помещении опасно: можно угореть, а то и устроить пожар. Может быть, поэтому приоткрытое окно в ванной подпирали две банки куриного супа. А может, то была просто попытка ослабить вонь.

Ребенок продолжал выть. Женщина на полу состязалась с ним в громкости, ругаясь без слов, мотая головой и шипя всякий раз, когда Майло пытался принести ей свои извинения. Такое поведение только продлевало ее несвободу, а несвобода еще сильнее распаляла ее гнев.