Да, Ингельд тогда отогнал вепря. Видиа был в долгу перед ним, и от этого просто так не отмахнешься.

Долг?

Но сначала он оттолкнул Ингельда, стоявшего на пути у вепря, сначала он спас его. А теперь Ингельд увел его девушку.

Так что это Донмут в долгу перед ним, и никак иначе. Донмут задолжал ему немало, а больше всего – Ингельд.

Видиа наблюдал за этим крепким и уверенно шагающим мужчиной, пока тот не скрылся из виду. Он никогда не нападал на человека со спины и без предупреждения, но сожалел, что он такой щепетильный.

Возможно, в следующий раз это сделает за него дикий вепрь.

Крохотная корзинка со сложенным листом белокопытника внутри. Человек менее наблюдательный, чем Фредегар, мог просто не обратить на нее внимания или не заметить. Священник посмотрел по сторонам, но в этот ранний час церковный двор казался совершенно пустынным – как и всегда, когда появлялись подобные подарки.

Этот был уже пятым. Сначала был тот маленький костяной крестик. Потом, промозглым утром, как раз перед Великим постом, он обнаружил два яйца в гнездышке из овечьей шерсти; они были небольшие и испачканные, но казались такими вкусными после недоедания в течение всех долгих зимних месяцев. Еще через несколько недель, ранним воскресным утром, он увидел зайца; на сломанной шее все еще болтался обрывок поймавшего его силка. Дар от человека, который знал, что в день Господень, воскресенье, допускается послабление поста? Последним был венок из весенних полевых цветов; плотно сплетенные маргаритки с длинными стебельками, перемежавшиеся лютиками и колокольчиками, уже успели привянуть ко времени, когда он их обнаружил. Все, кроме зайца, было красиво оформлено, и сегодняшний маленький подарок не был исключением. Фредегар выдернул колючку, скреплявшую края листа, и нашел внутри не менее двух дюжин блестящих ягод лесной земляники. Найти столько идеально спелых ягод в это время года было, безусловно, нелегко, и Фредегар в очередной раз был глубоко тронут такой заботой. Он приблизил корзинку к носу и с удовольствием вдохнул аромат лета.

Кто-то хотел сделать ему приятное. К подобному он не привык и оттого чувствовал себя неловко.

Прошло уже почти полгода с тех пор, как все это началось, а он ни на шаг не приблизился к тому, чтобы узнать имя своего благодетеля, хотя во время мирских и церковных праздников внимательно вглядывался в лица жителей Донмута. Может быть, какая-то незамужняя девушка воспылала недозволенной и нежелательной страстью к священнику с болезненным землистым лицом? Или же кто-то из флегматичных крестьян скрывает позорный грех, который будет однажды открыт на исповеди, а эти подарки он делает в надежде на более легкую епитимью?

И хотя многие прихожане краснели, хмурились или просто отводили глаза в сторону под его пристальным взором, он так ничего и не выяснил. Он нащупал пальцами крестик у себя на груди, между шерстяной рясой и холщовой рубахой, и задумался, не зная, куда деть эту корзинку. Она была искусно сплетена из скрученной соломы, и, он, всегда ценивший чудесные вещи, которые способны сотворить человеческие руки, решил, что сделать такое могли лишь тонкие пальчики, и скорее всего – женские. К тому же красные ягоды были присыпаны белыми лепестками.

Он снова подумал про Элфрун и покачал головой, отвергая эту версию. Она была щедрой и очень импульсивной, но свои дары они с Абархильд подносили открыто – взять хотя бы новый покров для алтаря, – и предназначались они либо церкви, либо всем ее служителям. И подобная секретность явно была чужда такой девушке, как Элфрун, хотя в последнее время выражение ее лица вызывало у него тревогу. Если бы он заметил такое выражение на лице облата или молодого церковника, находящихся на его попечении, он бы надавил на парня и заставил того исповедоваться, чтобы облегчить свою совесть, но он не был духовником Элфрун и поэтому считал невозможным поднимать в разговоре с ней вопрос о благоденствии ее души. Примерно шесть недель назад, на Пасху, она исповедовалась у него, а не у своего дяди, но получилось это как-то формально и поверхностно – может быть, тогда и нужно было поговорить об этом?

Ни возраст, ни пол, ни статус прихожанина не должны мешать исповеднику выполнять свой прямой долг – внимательно изучать душу кающегося, подобно лекарю, всматривавшемуся в сосуд с мочой больного. И обычно Фредегар исполнял этот свой долг весьма скрупулезно. Рот его был на замке, он хранил грязные тайны жителей Донмута в своем сердце, словно в накрепко запертом сундуке, обитом железом. Однако он был не в состоянии подвергнуть Элфрун такому испытанию, хотя на сердце у нее лежало тяжкое бремя, а в глубине некогда таких ясных карих глаз притаилась печаль. Он думал, что причина тому не только смерть ее отца. Лицо ее омрачалось еще до того, как пришла эта ужасная весть.

Качая головой, он направился обратно в церковь. Задумавшись, он рассеянно взял одну землянику из корзинки и сунул ее в рот. В первый момент – только ощущение зернистой поверхности, но затем, когда язык раздавил сочную ягоду о нёбо, – взрыв изысканного вкуса; подобное впечатление на него производили солнечный свет и прекрасная музыка. И этот вкус по своему великолепию ни на йоту не уступал чудесному аромату. Земляника считалась растением Пресвятой Девы Марии – и в цветах, и в ягодах, – и он слышал, что эти маленькие плоды являются пищей тех, кто попадает на Небеса.

Но до мессы он должен был поститься – да простит его Господь! Он решительно сложил лист так, как он и был сложен, и сколол его края колючкой. На алтаре красовался новый покров. Пол был устлан свежими стеблями тростника и аира, впервые срезанными в этом году. Маленькая церковь выглядела славно – он сделал для этого все, что мог. Он поставил корзинку у основания алтаря. Было это подарком для него или для Господа?

– Ты справляешься не так уж плохо, детка.

Элфрун не очень понимала, что именно имела в виду ее бабушка. Тонко сотканную саржу с узором из ромбов, которую ее узловатые пальцы вертели и так и этак, либо же управление поместьем? Или же просто то, что Элфрун продолжает как-то двигаться по жизни, несмотря на жуткое оцепенение, охватившее ее и, как ей казалось, весь мир; на странное ощущение, что все время нужно действовать крайне осторожно, будто шагаешь по яичной скорлупе, стараясь ее не давить; на чудовищное горе, навалившееся на нее, точно медведь, и лишившее возможности нормально дышать?

Она кивнула, но ничего на это не сказала.

Абархильд в очередной раз неожиданно нагрянула в женский дом, где находилась ткацкая мастерская, чтобы проверить как ту работу, которая была еще на ткацких станках, так и те небольшие куски ткани и ленты, которые были изготовлены зимой. Она всегда критически разбирала работу всех до единой из присутствующих женщин, и некоторые из молодых девушек уходили от нее в слезах. Но на этот раз Абархильд, похоже, была очень довольна тем, что видела, и свободной рукой похлопала Элфрун по плечу.

– Мы еще сделаем из них настоящих ткачих. – Она недовольно засопела. – Ужасные создания эти девчонки, ленивые и неаккуратные. Ты должна быть к ним требовательнее, чтобы они учились быть требовательнее к себе.