Я ответил, что болит просто адски.

– Что ж, это можно исправить, – сказал он. – У меня в рюкзаке есть змеиный погремок, купил его однажды на «Ибэй». Сунь его за щеку, пососи немного, и боль сразу утихнет.

– Не, я пас, – говорю.

Он даже обрадовался, потому что погремок лежал на самом дне рюкзака и пришлось бы вытряхивать все вещи, чтобы до него добраться. Если он вообще был там. Столько лет прошло, а я до сих пор гадаю, помогло бы мне его средство или нет. Тот зуб мне в итоге выдернули.

Самое удивительное чудо на моей памяти Фармацевт сотворил в августе 2004-го, во время затишья между апрельской «Бдительной решимостью» и ноябрьской «Яростью призрака». Летом паническая атака случилась у политиков. Вместо того чтобы спустить нас с цепи окончательно, они решили дать иракской полиции и армии шанс самим зачистить город от повстанцев и восстановить порядок на улицах. Важные иракские политики говорили, что все получится, но они-то сидели в Багдаде. А в Эль-Фаллудже многие полицейские и военные сами были моджахедами.

В ту пору мы большую часть времени торчали за городом, а на июнь-июль нас вообще отправили в Эр-Рамади, где было относительно тихо. Когда мы все-таки вернулись в Эль-Фаллуджу, нашей задачей было «завоевывать умы и сердца». На деле это означало лишь то, что переводчики – толмачи – от нашего имени вешали лапшу на уши муллам и местным лидерам, вместо того чтобы орать в мегафоны: «А ну вылезайте, свинотрахари сраные!» – пока мы носимся на джипах по улицам, зная, что в любой момент можем схлопотать пулю, поймать растяжку или подорваться на фугасе. Мы раздавали детям сладкое, игрушки и комиксы про Супермена – вместе с листовками, которые им полагалось отнести домой, где рассказывалось про разные блага, которые якобы может предоставить им государство, а повстанцы – не могут. Дети съедали конфеты, обменивались комиксами, а листовки выбрасывали.

В ходе «Ярости призрака» мы по несколько дней кряду отсиживались в так называемой «Лалафаллудже» (местечко назвали так в честь музыкального феста «Лоллапалуза»). Спали, когда могли, на крышах, выставив караул по четырем сторонам света, – высматривали повстанцев, лезущих на соседние крыши с целью нанести нам хотя бы незначительный урон, причинить боль. Эдакая смерть от тысячи порезов. Мы тогда изъяли сотни гранатометов и другого оружия, но сами хаджи никак не переводились, так и лезли из всех щелей.

Впрочем, тем летом наша служба чем-то напоминала и обычную работу от звонка до звонка. Днем мы ехали в город «завоевывать умы и сердца», а до наступления темноты возвращались на базу. Хотя открытые военные действия не велись, мы не горели желанием оставаться в Лалафаллудже после захода солнца.

Однажды по дороге на базу мы увидели на обочине перевернутый и все еще дымящийся «игл». Ему полностью оторвало перед, дверь со стороны водителя была открыта, а лобовое стекло изнутри заляпано кровью.

– Черт, это же машина подполковника, – сказал Кляча.

У нас на базе был ВПГ – военно-полевой госпиталь. Даже не палатка, а что-то вроде навеса без стенок с двумя большими вентиляторами в разных концах. В тот день на улице стояла жара (как и всегда, впрочем). Мы услышали крики Джемисона.

Фарм бросился к палатке, на бегу снимая с себя рюкзак. Остальные за ним. В госпитале было еще два пациента, которым тоже нехило досталось, но все же не так, как Джемисону. У одного рука висела на перевязи, у второго была забинтована голова.

Джемисон лежал на койке, ему капали в вену какой-то раствор (кажется, он назывался «лактат Рингера»). На месте его левой ступни была давящая повязка, которая уже пропиталась кровью. Левую щеку ему разорвало, кровоточащий левый глаз криво торчал в глазнице. Два пехотинца держали Джемисона, пока медик пытался засунуть в него таблетки с морфином, но подполковник не хотел ничего глотать. Он вертел головой как бешеный, в ужасе таращась по сторонам уцелевшим глазом. Наконец глаз остановился на Фармацевте.

– Больно! – проорал он. От нашего властного (и порой юморного) подполковника ничего не осталось, боль поглотила все. – Больно! Как же, сука, больно, боже мой!

– Вертолет уже в пути, сэр, – сказал один из медиков. – Успокойтесь. Вот обезболивающие, выпейте…

Джемисон поднял окровавленную руку и вышиб таблетки у него из ладони. Джонни Кэппс бросился их собирать.

– Больно! Больно! БО-О-О-ЛЬНО!

Фарм упал на колени рядом с койкой.

– Слушайте, сэр. Я знаю верное средство от боли – лучше всякого морфина.

Уцелевший глаз вновь уставился на Фарма, только вряд ли подполковник что-то видел.

– Бриггс? Это ты?

– Так точно, сэр, ваш док Бриггс. Давайте споем.

– Мне очень больно!

– Надо петь, сэр. Так вы перехитрите боль.

– Ага, это чистая правда, сэр, – подхватил Тако, а сам на меня косится, мол, что за бред?!

– Начинаем, – сказал Фарм. И запел. Зычно так, от души: – Если ты в лес пойдешь сегодня… Теперь вы.

– Больно!

Фармацевт взял его за правое плечо. С другой стороны рубашка Джемисона была разодрана, и лохмотья пропитались кровью.

– Пойте – и сразу полегчает. Гарантирую. Я начну еще раз, а вы подпевайте. Если ты в лес пойдешь сегодня…

– Если ты в лес пойдешь сегодня, – прохрипел подполковник и вдруг спросил: – Это «Медвежий пикник»[39], что ли? Ты издеваешься, скотина…

– Нет, нет, пойте. – Фармацевт огляделся по сторонам. – Помогите мне, ребят, а? Кто знает песню?

Так случилось, что я знал – мама пела ее моей сестре, когда та была совсем мелкой. Снова и снова, пока Кэти не заснет.

Пел я скверно, но все-таки заревел:

– Если ты в лес пойдешь сегодня, ждет тебя там сюрприз! Если уж в лес пойдешь сегодня…

– …мишкой ты нарядись, – закончил строчку Джемисон. Он по-прежнему хрипел.

– Так держать! – гаркнул Фармацевт и пропел: – А почему? Секрета здесь нет: всех мишек в лесу ждет сегодня обед. Пикник для медведей и всех их соседей…

Тут к нам присоединился солдат с забинтованной головой. У него оказался чудесный сильный баритон.

– …большой медвежий пи-и-и-кник!

– Давайте, подполковник, запевайте, – сказал Фарм, стоявший на коленях возле койки. – Большой…

– …медвежий пикни-и-к! – Большую часть строчки Джемисон проговорил, но последний слог «пикника» все же пропел, растягивая его, как солдат с забинтованной головой. И в этот миг Джонни Кэппс метнул ему в рот таблетки морфина – точно в цель.

Фарм обернулся и посмотрел на остальных солдат «Горячей девятки». Он был похож на чокнутого тамаду, который пытается вовлечь в действо всех гостей на празднике.