Исходя из того, что он в любой момент может загадить мой разум всяким шизофреническим бредом, его господство надо мной неопровержимо. Прокрутит киноленту подобного толка нужное количество раз, и все, придется окружающим попрощаться с харизматической личностью Никитой Богданцевым. Мне и представить страшно, кого Горыня явит им в моем обличье. Слетевшего с катушек психопата, жаждущего крови, которому будет абсолютно наплевать, из кого она потечет, пусть даже из любимой девушки и сестры? Или он парализует меня, превратив в «овощ», способный без лишней помощи только опорожняться? Вторая крайность приемлемее, но жизнь близких мне людей все равно усложнит неслабо. А может, змей чего и похуже выкинет, с него станется. Кто ж знает, насколько бурная у него фантазия. Хотя куда еще хуже-то?

Но то ли из-за своего невежества, не позволяющего здраво оценить возможности и осознать свою истинную мощь, то ли благодаря упреждающим мерам его создателя, запрограммировавшего свое чадо на строгое соблюдение завещанных им заповедей, Горыня оставался доброжелательным и покладистым. Без малейшего намека на какую бы то ни было подлость. У меня на душе полегчало. Даже закралась надежда, что для кучки восставших рабов не все еще потеряно. С нами теперь меньшой брат Горыня – силища, с которой долговязой твари придется считаться.

Он говорил со мной, как умел, и я его понимал. Мне уже не приходилось напрягаться, чтобы понять смысл транслируемых им изображений. Все происходило как-то само собой. Быстро, непринужденно. Появлялась картинка и тут же – понимание, картинка – понимание… Причем картинка еще не успевала исчезнуть, как приходило понимание. Но это не значило, что изображение зависало надолго. На все про все уходило одна-две секунды, а порой и меньше.

Если поначалу я старался убедить себя в одушевленности горынизатора и его способности со мной коммуницировать, то теперь даже не сомневался, что он живое существо, способное мыслить, проявлять какие-никакие эмоции, и в том числе общаться. Пусть без слов, посредством мыслей и образов, но тем не менее. Хотя, может, оно и к лучшему? Что без пустых и лживых изречений, нытья и размусоливания, так присущих гомо сапиенсу. Все только по делу, лаконично и доходчиво.

Однако посвящать окружающих в то, что такое общение реально, думаю, не стоило. Мало ли чего им в голову взбредет. Бедняги и так натерпелись, а тут я со своими, мягко говоря, странностями. Глядишь, еще сумасшедшим посчитают, запаникуют. Нет уж, ни к чему это. Достаточно того, что я и сам сомневаюсь в своей вменяемости и с трудом сдерживаюсь, чтобы не отчебучить чего-нибудь этакого.

Погружаясь в размышления все глубже и глубже, я даже не заметил, что отрешился от реального мира и застыл на месте, таращась в одну точку. Никак притормаживать начинаем, Богданцев? Старшины Ступина на тебя не хватает. Он бы тебя сейчас мигом вылечил своим универсальным средством. О да, подзатыльники у него были что надо: растормаживали даже самых запущенных индивидуумов. Но о чем это я? Ах да, о точке. Она находилась в центре зеленого лба.

Серебану пришлось не по душе столь пристальное внимание, но, чтобы привести меня в чувства, он не уподобился старшине Ступину. Он прибег к более щадящему способу: щелкнул три раза пальцами перед моим носом.

– Эй, ты тут?!

– Здесь.

– Если все знаешь, то чего тогда медлишь? Стреляй уже!

– Стрельну, не волнуйся. Сказал «а», говори и «б». Что там у тебя за решение?

– Оно напрямую зависит от твоего умения стрелять, поэтому не тупи, действуй.

– М-да, ох и решение, а я-то думал. Ясен пень, что если смогу стрелять, то буду биться до последнего.

– До последнего долговязого! – выкрикнул Назар. По каким-то известным только ему причинам, он решил, что одного раза недостаточно и заорал с еще большим энтузиазмом: – До последнего долговязого!

– Да, до последнего долговязого уродца! – переорав папашу, поддержал бородатый.

Рванув с места, как в атаку на поле боя, со звериным оскалом и воодушевленным ревом, он настиг того, кто, собственно, и убегать-то никуда не собирался. Борис несколько раз пнул бездыханное тело долговязого и молча направился к отцу. Не торопясь, вразвалочку, с серьезным лицом и холодным взглядом, как сын, которым можно гордиться, как победитель. И кто бы мог подумать, что отец действительно им гордился. Расплываясь в довольной улыбке, как Чеширский котяра, он сначала пожал ему руку, а потом, притянув к себе за шею, приложился губами к бородатой щеке.

– Молодец, сынок!

– И так будет с каждым из них! Мы их сделаем, батя! Сделаем! До последнего сучьего потроха!

Мы переглянулись с Серебаном. По его поднятым бровям, выпученным глазам и скривившемуся рту я понял, что наши мнения насчет психического состояния этой семейки совпадали.

– Все, закончили резвиться? – поинтересовался Серебан каким-то странным голосом, одновременно обреченным, вопрошающим и укоряющим. – Может, еще лезгинку на трупе спляшете? А что, он ведь не ответит – топчи не хочу. Только что вы отплясывать будете, когда живые появятся? И какие лозунги скандировать станете?

– Мы бедные-несчастные, мамочка, помоги, – подойдя к коротышке сбоку и ласково проведя ладошкой по его голове, выдала Дашка. – Да, Серебанчик?

У меня чуть челюсть не отвисла. Что вообще происходит?! Здешний воздух как-то не так влияет? Или это я, недалекий, не в состоянии понять простых вещей? Пусть так, но умоляю, верните мне мою прежнюю сестренку! Если раньше меня забавляло такое ее поведение, то сейчас уже стало напрягать. И, вероятно, Кирилла тоже.

Ненавистный взгляд, закушенная нижняя губа и пылающие щеки чуть ли не кричали о его страстном желании разорвать на куски это маленькое, но впечатляюще развитое зеленое тельце. Будь оно только маленьким и зеленым, Кирилл вряд ли бы так забеспокоился. Ему бы и в голову не пришло ревновать Дашку, олицетворяющую собой истинную чистоту и верность, к этому стотридцатилетнему мальчику-с-пальчику. А так да, каждый бы засомневался на его месте.

Дашка снова пожелала прикоснуться к волосам коротышки, но, перехватив ее руку, он резко повернулся и посмотрел ей в глаза. Вызов был принят. Она коварно усмехнулась, не стала вырывать руку и отводить глаза, в которых загорелся огонек азарта, любопытства и чего-то очень скверного. Я догадываюсь чего, но пока даже думать об этом не хотелось, да и некогда было. Если Кирилл как-то держится, значит, и я могу. Но Серебан не мог. Раскрыв ладони и поддерживая ими хрупкую кисть, как бабочку, которая собирается взлететь, он поцеловал ее, дунул на нее и, разведя руки, отпустил к законной владелице.

– Как с языка сняла, моя королева, – подмигнул ей коротышка, а после одарил Назара и бородатого презрительным взглядом. – Только мамочка им не поможет, сколько ни зови. Никто им уже не поможет.

Энтузиазм неадекватной семейки сменился недоумением.

Почесывая затылок, папаша принялся рассматривать скалу, а сынок – кидать виноватые взгляды сначала на Серебана с Дашкой, видимо ожидая очередную порцию насмешек и обвинений, затем на Давида, от которого можно и оплеуху схлопотать. Не забыл Борька и про убиенного. Он глянул на него так, будто это он несчастного порешил и теперь горько раскаивается в содеянном.