от полесской нирваны в целом. Река, воздух. Удар по городскому организму.

– Пора завтраком подкрепить ваши организмы, – сказала Алеся.

Оказалось, Сережка еще до речки принес из деревни парное молоко и выпил кружку, пока теплое. Оно и теперь, час спустя, осталось теплым, и все смеялись, когда Женя поставил свою кружку в холодильник, потому что теплое молоко не любил.

Он поглядывал на Алесю с настороженностью, но она была так безмятежна, что некоторое напряжение, которое он чувствовал после проведенной с нею ночи, быстро развеялось. И когда Сережка побежал на грядки за луком и помидорами для яичницы, Женя обнял Алесю уже с одной лишь радостью от того, что она так же хороша, как река, и небо, и цветы в траве, и все это ясное утро.

– Спасибо, милая, – шепнул он ей в ухо и поцеловал сверкающую капельку сережки.

Наверное, ей стало щекотно, она поежилась и засмеялась. Он поцеловал ее в губы. Желание, охлажденное было рекой, охватило его снова. Черт, если она это почувствует, то подумает, он то ли маньяк, то ли просто подонок, у которого одно на уме. Кстати, как ни крути, а на уме у него и появляется одно, как только он ее видит. Даже странно, потому что прелесть ее далеко не только сексуальная, а имеет большой диапазон.

Но она ничего такого не подумала или, во всяком случае, не сказала, а ответила на его поцелуй с той простотой и легкостью, которая возбуждала его еще больше. Если бы не мальчик, он потащил бы ее в кровать немедленно. И она была бы не против, судя по прошедшей ночи.

Сережка принес помидоры и зелень, Алеся сделала яичницу и салат. Женя предложил помочь, но она отказалась, и действительно, непонятно было, как вклиниться в размеренную последовательность ее действий. Он порезал хлеб и сварил кофе. Ему показалось, они живут вот так уже год или двадцать лет. Почему она не замужем? За такой мужчины наперегонки должны бежать. Но да, это если бы в жизни доминировала норма, что совсем не так.

После завтрака пошли за грибами. Лес был светлый, насквозь прозрачный из-за высоких прямых деревьев. Алеся сказала, что это бор. Женя впал в азарт, срезая белые один за другим. Он даже поймал себя на том, что пропускает подберезовики, а когда сказал об этом, то Сережка хмыкнул: «Ты б еще про сыроежки вспомнил». Алеся показала огромный нарост на березовом стволе внизу и сказала, что это не кап, а сувель, потому что дерево его как будто свило, и что из такого комлевого сувеля сделана купель в Ватикане.

– Ты ее видела? – спросил он.

– Нет, читала только. Я в Италии не была еще, – ответила Алеся. – Сережка подрастет, тогда поедем. Пока ему рано, не поймет ничего. А вот это пармелия. – Она оторвала от ствола что-то вроде лишайника. – Ее сушат и от кровотечения прикладывают. Действительно помогает, я пробовала.

Возможность поехать куда-то без ребенка она, кажется, не рассматривала.

Сережка ушел вперед. Его далеко было видно в сквозном пространстве бора. Женя взял Алесю за руку, притянул к себе и поцеловал. От того, как она ответила на поцелуй, по нему словно ток прошел.

– Я не маньяк, не думай. – Он с трудом заставил себя оторваться от ее губ и разомкнуть руки. – Сам не пойму, что со мной такое.

– У тебя давно женщины не было, наверное, – сказала она.

– И это тоже.

Он согласился с Алесиными словами, но объяснять ей, что воздержание ему в общем-то привычно и на женщин он по возвращении из командировок обычно все же не набрасывается, – не стал.

– Идите сюда! – крикнул Сережка. – Тут столько! Я уже резать устал!

– Иди, я сейчас, – сказал Женя. – Вон там тоже белые, видишь? Жалко оставлять.

На самом деле ему просто не хотелось появляться перед ребенком в чересчур возбужденном виде.

Он стоял под прямой, как меч, сосной и, забыв про грибы, смотрел, как Алеся идет между деревьями. Вдруг понял, что в ней нет ничего материального – вся она состоит из сплошного светового потока, непонятно откуда исходящего. Это ее ноги он только что раздвигал коленями, в ее губы впивался с голодной жадностью? Невозможно поверить. Хотеть ее – все равно что хотеть небесное тело. Как странно в ней это сочетается. И еще более странно, что он думает о таких невнятных вещах.

Все три корзины были уже доверху полны маленькими крепкими грибами. Алеся устала. Она об этом не говорила, но глаза потускнели. Женя взял у нее из рук ее корзину, а когда она попыталась возразить, сказал:

– Если бы я от азарта не одурел, мы бы так далеко не забрели. Ты будешь дорогу показывать. – И добавил: – Если знаешь.

– Мама дорогу всегда знает, – заверил Сережка. – И в лесу, и на болоте тоже. Как русалка.

– Что-то в этом есть, – согласился Женя, вспомнив, как она показалась ему потоком световых частиц.

– Скорее как кикимора, – вздохнула Алеся, потирая поцарапанную веткой щеку.

– А сам ты нисколечки не устал, – заметил Сережка. – Спортом занимаешься? Каким?

– Да никаким, – пожал плечами Женя. – Просто по работе нагрузки, привык. Ну, плаваю, когда есть возможность.

На эпидемии лихорадки Эбола в Либерии он работал в реанимационном блоке двадцать часов без перерыва, потому что одноразовый защитный костюм на нем был последний и снять его, чтобы поесть и отдохнуть, было невозможно, так как нечем было бы его потом заменить. Но рассказывать об этом не стал, конечно. С какой стати рассказывать в раю полесского бора о том, как в аду почти сутки ходил в памперсе?

Пригорок был усыпан сухими иглами. Весь воздух состоял из запаха старых прогретых сосен. Алеся, закрыв глаза, сидела под одной из них, прислонившись спиной к стволу. Женя сел рядом, погладил ее руку и виновато сказал:

– Что ж ты меня не остановила-то, а? Ходили, ходили… Я все грибы сам почищу, честное слово.

Она засмеялась и, не открывая глаз,