свидетельствует о том, что говорить это было не нужно. Хотя его действительно потянуло к ней сразу – может, как раз от того, что она не сознавала своей сексуальной притягательности. Он тогда даже обрадовался, что она испугана и придется провожать ее домой. То есть не обрадовался, конечно, а… В общем, ему было хорошо, что бы он с ней ни делал – хоть разговаривал недавними вечерами на расстоянии от окна до окна, хоть спал этой ночью в одной постели. В разговорах она была легкая и внимательная, а в постели оказалась страстная и робкая, и это соединение несоединимого завело его так, что ночью ему хотелось ее снова и снова, и теперь, утром, он тоже чувствовал такое желание, что зубы сводило. Но теперь он чувствовал еще и стыд от того, что сказал ей ненужные слова.

Женя думал об этом, лежа с закрытыми глазами на широкой деревянной кровати и вдыхая запах сухих трав. Алеси рядом не было – конечно, она ушла, как только он заснул, чтобы сын утром не догадался, где она провела ночь. Сын у нее, правда, сообразительный и, скорее всего, догадается. Но догадки – одно, а объяснять ребенку, почему мужчина побыл и уехал, – совсем другое. Этого другого она и хочет избежать.

В Москве, когда уезжали, стояла прохлада, а здесь был зной. Женя думал, на болотах такого не бывает. Организм его сразу перестроился, и в комнатке под крышей ему не было жарко. Он вспомнил, как, целуя Алесю ночью, чувствовал губами соленые полукружья у нее под глазами. Так захотелось повторить это, и немедленно, что он поскорее поднялся с кровати, чтобы избавиться от такого несвоевременного желания. Черт знает до чего доводит травяной этот дурман!

Он думал, что увидит Алесю внизу, в общей комнате, но ее там не было. Надеялся увидеть во дворе, но не нашел и там и так от этого расстроился, что даже удивился. Да она просто спит еще, наверное. Шесть утра всего.

Удобства в доме были устроены по-городскому, но во дворе был прибит к столбу и старый медный рукомойник. Женя еще вчера его заметил и вышел теперь умываться к нему. Это действительно оказалось приятно, как он и предполагал.

Когда, умывшись, он обернулся, то увидел Сережку. Тот стоял рядом и с любопытством за ним наблюдал.

– Доброе утро, – сказал Сережка. – А почему ты так умываешься?

– Как – так?

– С закрытым ртом.

«Не зря она ночью ушла! – весело подумал Женя. – Парень наблюдательный».

– Привык, – объяснил он. – В Африке вода бывает такая, что нельзя, чтобы даже капля в рот попала, когда умываешься. Ну я теперь всегда рот и закрываю. Машинально.

– А зубы как же в Африке чистить?

У мальчишки даже нос шевелился от любопытства.

– Из бутылки. Бутылку воды в магазине покупаешь и из нее зубы чистишь.

– Тут с открытым ртом умывайся, не бойся, – сказал Сережка. – У нас вода хорошая. В умывальник я с родника приношу. И в Ясельде тоже чистая. Можешь даже пить, ничего с тобой не здарыцца.

– Не здарыцца – это не случится?

– Ага. И с болота тоже можно пить. Только фильтровать надо.

– Через сфагнум?

– А ты откуда знаешь? – удивился Сережка.

– Читал где-то.

– Информационный поток, – с важным видом кивнул тот. – Дед говорит, мы все дурные стали, потому что день и ночь в интернет пялимся. Но в Багничах интернета нету, а информационный поток все равно есть. Потому что он вообще, а не в компе.

– Это Вернадский открыл, – сказал Женя. – Не совсем это, но что-то вроде. Назвал ноосферой.

– Давно открыл? – поинтересовался Сережка.

– Лет сто назад.

– Ну да! Тогда ничего ж вообще не было.

– Что-то да было. Он обдумал то, что было, и предугадал информационный поток. Сереж, а где мама?

– Спит еще. Обычно рано встает, а тут заспалась чего-то. Может, разбудить?

– Ты что! Разве можно живого человека будить?

– А кого ж будить, мертвого, что ли? – хмыкнул Сережка. И тут же спросил: – А правда, что ты людей оживляешь?

– Ну, не оживляю все-таки. Я же врач, а не колдун вуду.

– А что такое вуду?

Поняв, что от Сережки так просто не отделаешься, Женя вздохнул и в следующий час объяснял ему, что такое вуду, и браслеты, которые, как верят туареги, спасают от злых духов, и барабаны, которые в деревнях Ганы используют вместо телефона и телеграфа…

Рассказывал он все это, правда, уже не во дворе, а по дороге на речку, а потом плавая в прозрачной, по-утреннему холодной воде, а потом растянувшись на траве у берега и глядя в небо, цвет которого в точности совпадал с цветом Алесиных глаз, чего трудно было не заметить.

«Может, и не очень я ее обидел, – подумал Женя. – Вода бодрит, солнце греет, цветы медом пахнут. Тоже физиологическое счастье. А хорошо».

Сережка срывал с травяных стеблей какие-то зеленые лепешки с ноготь величиной и отправлял в рот.

– Не отравишься? – спросил Женя.

– Не, это ж калачики. Семена такие. Их все едят.

– Что еще все едят?

Он спросил просто для того, чтобы говорил мальчик, а самому можно было бы молчать и смотреть в небо, как в Алесины глаза. Эта догадка несколько смутила Женю своей сентиментальностью.

– Много чего, – ответил Сережка. – Весной шишки с сосны. Они еще не шишки тогда, а типа хвостики зеленые. Бабушка из них варенье варит, но можно и так есть. И листья с липы, это тоже весной, пока не горькие. И клюкву. Она, как за зиму перемерзнет, потом сильно сладкая становится.

– Ты его заговорил уже, сынок, – услышал Женя.

Он быстро сел, оглянулся. Алеся стояла на пологом прибрежном холме.

– Вон какой у него вид от тебя обалделый! – засмеялась она.

– Это от солнца. – Женя покрутил головой. – И