Нарост на липовом стволе был небольшой, но достаточный для того, чтобы с его помощью отвлечь внимание от собственного смущения.

– У нас в Багничах много вещей из капов, – поспешила добавить она. – Ясик, внук деда Базыля, что только из них не вырезает. Шкатулку сделал. И даже с меня портрет, фигурку деревянную. Только я ее не видела, это мать мне написала.

«Матка Боска, да какое ему дело до шкатулок, фигурок! – мелькнуло у нее в голове. – Что это я бормочу, зачем?»

Не отвечая на ее бестолковый лепет, Сергей Васильевич подошел к липе и из кармана брюк достал нож. Это была та самая финка, которая так почему-то Веронике запомнилась.

«Что он собирается делать?» – подумала она почти с испугом.

Артынов поднял руку и стал что-то вырезать на липовом стволе быстрыми короткими движениями.

Любопытство, охватившее Веронику, боролось в ней с опаской перед пчелами.

– Что это вы делаете? – спросила она, сначала издалека, а потом все же решившись подойти поближе.

На древесном стволе, высоко над головой, было вырезано ее имя. Пчелы садились на свежие срезы, словно буквы были цветами.

– Вероника, – зачем-то прочитала она сквозь пчелиный гул. И удивленно воскликнула: – Нашто ж вы?..

– Сам не знаю. – В голосе Сергея Васильевича явственно послышалось смущение, такое неожиданное, что Вероника даже не сразу распознала его. – Думаю, потому что каждое ваше слово врезается в мою память.

– И про то, что я боюсь пчел? – улыбнулась она. – Але то ж глупство мое!

– Каждое, – кивнул он. – Объяснить рационально не могу. Остается сделать что-нибудь нерациональное. Пусть ваше имя поднимается к небу. С каждым годом все выше.

Растерянность проступала в его голосе сквозь иронию.

– Пойдемте в кавярню, Сергей Васильевич, – тихо сказала Вероника. – У меня горло пересохло.

Глава 10

Ресторанов, трактиров и прочих подобных заведений в Минске было не то чтобы много, но недостатка в них не ощущалось. Поэтому в кавярне на скрещении двух центральных улиц даже в выходной день было малолюдно. Правда, и кавярня эта оказалась из дорогих – столики в ней были не деревянные, а мраморные. Может, с дореволюционной поры сохранились, и теперь хозяева решили выставить их снова.

Письменный прибор здесь нашелся, как и предполагал Сергей Васильевич.

– Что для вас заказать? – спросил он, когда Вероника вынула из этого прибора ручку, а из стопки бумаги, поданной вместе с прибором, взяла один лист.

– На ваше усмотрение, – рассеянно ответила она. – Извините, Сергей Васильевич, мне нужно сосредоточиться.

Артынов молча взял из письменного прибора вторую ручку. Что ему не понадобилось много времени для записки Лазарю Соломоновичу, было не удивительно. Но что сама она так же быстро изложила в письме все, что хотела, – это Веронику удивило. Как и то, что ни единого признака волнения не проявилось в ее почерке – буквы вышли такими ровными, словно она писала не решающее письмо своей жизни, а еженедельную открытку матери или даже рутинный диктант на уроке словесности.

Кофе в фаянсовых, цвета слоновой кости чашках подали сразу, как только Вероника положила ручку на подставку рядом с чернильницей. На фаянсовой тарелочке подано было и пирожное-кремувка. Принес все это к столу корпулентный улыбчивый пан с пышными усами. Вероника вспомнила, что в «Гарни» официант тоже появился рядом мгновенно, стоило Сергею Васильевичу повернуть голову. А это и не официант, наверное – судя по авантажности, сам хозяин.

Артынов поблагодарил его по-польски, а Вероника по-польски же спросила:

– Нет ли у вас почтового конверта? А еще лучше, если вы сможете послать кого-нибудь на почтамт, чтобы отправить письмо.

– Если пани угодно, – поклонился тот, – мой сын живо сбегает. Напишите только адрес, по которому отправлять.

Вероника написала адрес на отдельном листке и подала мальчику, который по знаку отца подошел к их столику. Она хотела дать ему денег, но Артынов сделал это прежде, чем она успела расстегнуть свой вышитый бисером кошелек на цепочке.

Когда мальчик убежал, Сергей Васильевич опрокинул в рот принесенную для него маленькую рюмку, сверкающую золотыми и изумрудными искрами.

– Это коньяк? – спросила Вероника.

– Зубровка. Хозяин сам настаивает. Взять и для вас?

– Нет, благодарю, – отказалась она. – Я выпью кофе.

– Кофе неплох. Здесь он из Польши.

– Откуда вы знаете?

– Доставлял не однажды. Пан Войцек встретил новую экономическую политику с восторгом. Обольщаться, по моему мнению, не стоит, но почему же не подавать приличный кофе. Пока есть возможность.

Вероника задавала Артынову вопросы, слышала ответы, но не понимала смысла ни своих слов, ни его. Ей казалось, он тоже произносит их лишь машинально. Его взгляд вонзался в нее как ледяной луч. Да, именно так.

– Я написала Винценту Лабомирскому, – сказала она.

– Да?

Сергей Васильвич произнес это безразличным тоном. Однако безразличия не было в нем самом, она не просто чувствовала это, но знала.

– Написала, что не приеду в Краков.

– Почему?

– Позвольте не отвечать на ваш вопрос.

– Извините.

– Вы написали Лазарю Соломоновичу? – осведомилась Вероника.

Артынов подал ей лист с несколькими строчками. Его почерк приводил ее в смятение. Она не глядя сложила лист вчетверо, спрятала в карман жакетки и, придвигая к себе тарелочку с кремувкой, сказала:

– Сегодня же передам.

Пирожное таяло во рту, но она поперхнулась, закашлялась, поспешно отпила кофе, в самом деле отменно сваренный, с чудесным запахом…

– Вы давно работаете у вашего доктора? – спросил Сергей Васильевич.

– Давно, – кивнула она, вытирая губы льняной салфеткой. – Если б не он, меня и на белом свете уже не было бы.

– Почему?

– Когда революция случилась, то вскоре начался страшный хаос. В Минске днем