Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я сняла трубку и услышала:
— С добрым утром, дорогая. Ты меня очень огорчила, чутьне испортила мне все удовольствие. Знаешь, я предполагал, что ты захочешьизбавиться от меня. Там была аскорбинка, а она совершенно безвредна. Так чтоизображать умирающую ни к чему…
— Значит, легкой смерти у меня не будет, — тяжеловздохнула я.
— А я тебе ее не обещал.
— Так какая же она будет, моя смерть? — с горькойусмешкой спросила я.
— Я еще не решил, но что-нибудь впечатляющее.
Я поднялась, накинула халат, заметив, что записка со столаисчезла.
— Еще один день, — сказала я громко и пошла в кухню.
Спускаясь по лестнице, почувствовала запах кофе. Он стоялвозле плиты с сотовым в правой руке, левой помешивал кофе в турке. При дневномсвете резиновая маска выглядела особенно нелепо. Джинсы, легкий свитер вобтяжку… Взгляд мой торопливо скользнул по его фигуре, успевая подмечать все. Якогда-нибудь раньше видела его?
— Доброе утро, — сказала я, садясь за стол.
— Хочешь кофе?
— Да, спасибо.
Он подал мне чашку, сам устроился напротив. Я видела егоглаза и его рот, он насмешливо кривился.
— Почему ты соврала? — спросил он.
— Что? — вскинула я голову.
— Ты написала, что убила его. Зачем?
Я пожала плечами.
— Какая разница.
— Отвечай, когда я спрашиваю, и не вздумай врать.
Я долго вертела чашку и хмурилась. Наконец сказала:
— Я подумала, тебе будет легче. Я убийца, значит, тыправ. Значит, все правильно, и у тебя не будет сожалений… — Он засмеялся, а яспросила, коснувшись его ладони:
— Что с твоими руками?
Он вроде бы удивился, перевел взгляд на свои руки, ладониего были в шрамах, точно он по неосторожности сунул их в мясорубку. Он опятьзасмеялся:
— Это моя любовь к тебе. Я ведь говорил, любовь — этовсегда боль.
Я взяла его ладони, осторожно погладила пальцы и тожезасмеялась:
— Если ты говоришь правду, даже страшно подумать, какаяу меня будет смерть.
Он резко поднялся и отошел к окну, смотрел в сад, стоя комне спиной. Я видела, как напряжено его тело, я чувствовала его боль.Приблизилась и обняла его, ткнувшись носом куда-то между лопаток. Он замер идолго стоял так, не оборачиваясь. А я думала, что он должен как-то покинутьдом, если, конечно, не желает раскрыть карты, ведь иначе я догадаюсь, чтоникуда он отсюда не уходит, он всегда здесь, в моем доме, с самого начала рядомсо мной… Вряд ли он захочет посвятить меня в свои тайны, а значит, сделает вид,что покидает дом. Белым днем выйти на улицу в дурацкой маске невозможно, еслимне повезет, я увижу его лицо.
Но мне не повезло. Он никуда не спешил, провел со мной весьдень и часть ночи, а исчез, когда я уснула.
Через несколько дней я стояла перед зеркалом, недовольнохмурясь, не жизнь, а наркотический бред. Лицо бледное, глаза лихорадочноблестят, губы нервно подергиваются. Игра чересчур затянулась, пора прекратитьвсе это. Последние двое суток он не звонил и не появлялся. Ожидание сделалосьневыносимым. Я устроилась возле камина, чертила пальцем узоры на паркете,долго, может, час, может, больше. Потом подняла голову и попросила громко:
— Пожалуйста, позвони мне, пожалуйста. — Я знала,что он слышит, он ведь где-то здесь, в доме. И он позвонил.
— Я все поняла, — сказала я устало. — Я знаю,чего ты хочешь. Мне очень страшно, но я сделаю это.
Я зашвырнула трубку в угол и пошла к балкону. Шел дождь,начало темнеть, было пасмурно и тоскливо. Я вернулась за стулом, влезла нанего, а потом на перила балкона. Посмотрела вниз, на мраморные плиты. Шум дождяскрадывал звук шагов, я поняла, что он за спиной, только когда он схватил меняв охапку. Он несколько задержался, должно быть, напяливал свою дурацкую маску.
— Ты с ума сошла, — сказал он испуганно, прижимая меняк груди.
— Я ведь отгадала? Ты этого хотел? Виктор лежал там, наплитах… все идет по кругу, этим началось, этим и закончится.
— Нет, — перебил он, встряхнув меня. — Нет…
— Да. Ты все решил правильно…
— Замолчи. Я ничего не решал.
Я оттолкнула его, пытаясь вырваться и перемахнуть черезперила, он вновь схватил меня и унес с балкона, а я принялась кричать, якричала что-то, захлебываясь слезами, пока он не ударил меня по лицу.
— Прекрати.
Я всхлипнула и надолго замолчала, словно раздумывая, потоммедленно покачала головой:
— Невозможно заставить человека жить, когда он этого нехочет.
— Выбрось всю эту чушь из головы! — рявкнул он. Ноя его не слушала, раскачиваясь из стороны в сторону, и бормотала, точно спятилав одночасье:
— Ты уйдешь сейчас? Уйдешь? А я останусь в этомпроклятом доме. Ты ведь бросил меня? Тебе все надоело, у тебя другая игрушка…
— Замолчи, замолчи…
— Ты просто исчезнешь, и я даже не смогу найти тебя, яведь не знаю, кто ты, ни имени, ничего… Я даже лица твоего никогда не видела…Ты исчезнешь, а я… я не хочу, я не буду… — Разумеется, истерика не замедлилаявиться, я опять вырвалась, он пытался что-то объяснить, пока не крикнул вкрайней досаде:
— Я люблю тебя. Куда мне деться, скажи на милость?
— Ты врешь. Если бы ты говорил правду, если бы ты…Зачем ты прячешься? — Он тяжко вздохнул, взял меня за руку. — Снимиее, — сказала я, он покачал головой:
— Нет.
— Почему?
— Как только я сниму ее, ты меня разлюбишь…
— Что с твоим лицом? — спросила я испуганно.
— Ничего, — отмахнулся он, в его глазах мелькнулострадание.
— Хорошо, — кивнула я и бросилась в кухню.
— Куда ты? — вскочил он.
Придется парню согласиться на мои условия, сумасшедшую неусторожишь двадцать четыре часа в сутки, если она замыслила самоубийство.
Я вернулась очень быстро. Он сидел на кровати, во всем егооблике читалось отчаяние. Я опустилась перед ним на колени и протянула руку:
— Вот.
— Что это? — удивился он.