— С добрым утром, — глумливо сказал он. Услышавэтот голос, я сжалась и закрыла лицо ладонью, как будто так могла укрыться отнего. — Какого черта ты не отвечаешь?

— Здравствуйте, — сказала я и не узнала своегоголоса — жалкий, писклявый. Сама себе я напоминала дворнягу, котораязаглядывает в лицо прохожим и на всякий случай вертит хвостом: вдруг повезет,вдруг кто-нибудь сжалится? От этой мысли сделалось нестерпимо унизительно, ячувствовала, как слезы скатываются по моему лицу, и ненавидела себя за это.

— Ты плачешь? — спросил он.

— Да.

— С какой стати?

— Мне… — Чтобы ответить, пришлось заставить себя хотьнемного справиться с рыданиями. — Мне очень плохо.

— Вот как?

— Мне страшно, — всхлипнула я. — Я боюсь.

— И чего ты боишься? — Долгая пауза.

— Не знаю…

— Вот так раз. Ты не знаешь, чего боишься?

Я размазывала слезы и старалась успокоиться, но от этого мнебыло только хуже.

— Извините, — пробормотала я и бросилась краковине, меня вырвало, и через некоторое время стало легче. Я вспомнила протрубку и вернулась к столу. Он терпеливо ждал.

— Что с тобой? — спросил он с преувеличеннойзаботой.

— Неважно себя чувствую.

— В самом деле? Ты сама виновата. Если бы ты хорошосебя вела, не раздражала меня своим нытьем…

— Простите меня, — тихо сказала я.

— За что? — усмехнулся он.

— Не знаю. Если вы так меня ненавидите, должна бытьпричина. Значит, я в чем-то виновата.

— Ты знаешь в чем.

— Нет, — твердо сказала я. — Наверное, выблизкий моему мужу человек, наверное, я в самом деле виновата в его смерти,хоть я его и не убивала… Я должна пойти в милицию и сознаться в убийстве? Ядумала об этом. В ту ночь я должна была… А я очень испугалась. Теперь я небоюсь. То есть я боюсь, конечно, но уже не так сильно. Я сделаю, как вы хотите.

— Ты дурочка, — засмеялся он. — Мне плеватьна милицию. Думаешь, я хочу, чтобы тебя засадили в тюрьму? Это проще простого.Нет, дорогая, это слишком скучно.

— Тогда что?

— Хочешь знать?

— Хочу.

— А ты подумай. — Он опять засмеялся, а я ототчаяния всхлипнула. Он играл со мной, как кошка играет с мышью, когданесчастная перестает сопротивляться, ей дают надежду. Беги, дурочка, беги.Порадуй папочку. — Чем ты сейчас занимаешься? — спросил он.

— Ничем. Просто сижу…

— А как себя чувствуешь?

— Уже лучше.

— Опять врешь?

— Вру.

Он засмеялся.

— А я ведь предупреждал…

— Вы сумасшедший, да? Вам просто нравится все это? Вамнравится, когда человеку больно, когда он страдает?

— Мне нравится, когда страдаешь ты, остальные меня неинтересуют. Даже твой любовник. Пусть проваливает. На него скучно тратитьвремя. Вот ты — другое дело.

— Почему?

— Опять дурацкие вопросы? Я же сказал, думай.

— Вы в самом деле считаете, что я виновата? —помедлив, спросила я.

— А ты как считаешь?

— Я считаю, вам все равно, убила я его или нет.

Он опять засмеялся.

— А-а, это в том смысле, что я садист и выбрал тебясвоей жертвой? К несчастью, это не так. Видишь ли, детка, папочка тожестрадает.

— Что? — переспросила я.

— Да-да, моя радость. Мне так же больно, как и тебе.Может, даже больнее. Я делаю все это для твоей пользы.

— Почему, господи, почему?

— Потому что папочка любит тебя.

— Любит?

— Конечно. А ты скверно ведешь себя и платишь емунеблагодарностью.

— Разве, когда любят, делают больно?

— Ты ничего не смыслишь в жизни. Чем больше любовь, тембольнее. Тебе пришлось нелегко сегодня, так что можешь представить, как я люблютебя. Ладно, мне надоело болтать…

— Не вешайте трубку, поговорите со мной, —испуганно попросила я.

— Опять хитришь? Ты не понимаешь… — вздохнул он ссожалением, а я вновь заговорила:

— Не сердитесь. Я действительно очень хочу понять…

— У тебя не получится. Для того чтобы понять, надолюбить.

Я бессильно качала головой, не в состоянии даже плакать, аего голос стал очень ласков.

— Вот что, маленькая, тебе надо немножко поваляться вванной, потом как следует выспаться, приготовить чего-нибудь вкусное… Кстати,ты умеешь готовить?

— Нет.

— Я так и думал. Ну ничего, на худой конец сгодитсячто-нибудь самое простое. Яичница с ветчиной, например. Ее ты сможешьприготовить?

— Смогу, конечно.

— Вот и отлично. Запей ее чаем и отправляйся в спальню.Ложись и жди.

— Ждать?

— Конечно. И когда я приду, будь хорошей девочкой. Тыочень быстро поймешь, что быть хорошей девочкой гораздо приятнее. — Онзасмеялся, а я, прихватив с собой трубку, отправилась в ванную и в точностивыполнила совет, правда с яичницей ничего не вышло, понадобилось бы идти вмагазин, а сил на это не было.

Боль действительно утихла. Я переоделась, расчесалась ипошла спать, но как только я оказалась в спальне, ужас накатил на меня с новойсилой. Я дрожала, точно в ознобе, каждое мгновение ожидая, что от стеныотделится черная тень, и вдруг услышала шаги. Кто-то не спеша, по-хозяйскиподнимался по лестнице.

Я зажмурилась и стала молиться, замирая при каждом его шаге,так что когда наконец дверь распахнулась и он вошел, я вздохнула с облегчением.Приподнялась с подушек и спросила:

— Это ты?

— Я, — печально ответил он.

Я бесцельно бродила по дому. Зашла в кабинет мужа иогляделась. Взгляд мой задержался на брошенной возле кресла книге. Я подошла,подняла ее и повертела в руках, стала читать наугад, и вновь чужая жизньзахватила меня.