где-то богатую невесту, женился, вступил в Социалистическую партию и стал, в общем, как все.

– Теперь, после женитьбы, я совсем не ношу шляпы, – сказал Роджер с видом праведника, – Люси говорит, что шляпа – кулацкий головной убор. Кроме того, я, кажется, начал лысеть.

– Дорогой Роджер, вот уже десять лет ты лыс как колено. Но дело не только в шляпах. Есть еще пальто.

– Только спереди. На затылке они ужасно густые. Сколько у тебя пальто?

– Четыре, по-моему.

– Слишком много.

Мы подробно обсудили это и согласились, что можно обойтись тремя.

– Рабочие в июне относят пальто в ломбард, а в октябре забирают, – сказал Роджер. Ему хотелось поговорить о своей пьесе «Внутреннее сгорание». – Обычный изъян идеологической драмы, – сказал он, – это ее элементарность. В том смысле, что действующие лица в ней – социальные типы, а не индивидуумы, и если они стараются выглядеть и разговаривать как индивидуумы, это – скверное искусство. Понимаешь, что я хочу сказать?

– Прекрасно понимаю.

– Люди без подлинных людских интересов.

– Очень верно. Я…

– Вот я и выбросил людей, напрочь.

– Надо понимать – что-то вроде старинного балета?

– Оно самое, – с большим удовольствием подтвердил Роджер. – Именно старинный балет. Я знал, что ты поймешь. Бедняга Бенвел не мог. Сейчас над ней сидит Интернациональный театр Финсбери, и если она идеологически выдержана – а я думаю, что выдержана, – и если Люси найдет деньги, летом ее могут поставить.

– Она тоже увлекается?

– Ну, по правде говоря, не очень. Видишь ли, она в положении, и сейчас все ее интересы в этом.

– Но вернемся к нашим шляпам…

– Знаешь что? Не купить ли тебе уютный тихий дом за городом? Мне надо где-то пересидеть эту историю с родами.

Вот оно! Именно этот страх преследовал меня уже много дней – страх, что я сделаюсь неподвижной мишенью для мира. В него-то и упиралась проблема уединения: мучительный, до помешательства доводящий выбор между постоянным бегством и постоянной осадой; и неразрешимый мировой парадокс: сперва потерять, чтобы потом обрести.

– Ей-богу, странноватый совет в устах социалиста.

Мой приятель вдруг насторожился: он дал волю языку и был пойман на противоречии.

– В идеале, конечно, это так, – сказал он. – Но осмелюсь предположить, что практически, в первом поколении, какую-то частную собственность мы допустим – там, где она имеет для человека чисто сентиментальное значение. В любом случае, куда бы ты сейчас ни поместил деньги, дело это – временное. Вот почему мне не противно жить на деньги Люси…

Он рассуждал на темы марксистской морали до конца завтрака. За кофе назвал Энгра «буржуазным художником». Он ушел, а я остался в кожаном кресле докуривать сигару. Клуб пустел – молодые члены возвращались на работу, а старшие уползали в библиотеку вздремнуть после еды. Я не принадлежал ни к тем ни к другим. Делать мне было нечего. В три часа дня все мои друзья заняты, да и видеть их не хотелось. Я нуждался в новом курсе. Я поднялся к себе в комнату, начал перечитывать первые главы «Убийства в замке Маунтричард», отложил их и остался один на один с послеполуденной лондонской скукой. Потом позвонил телефон, и швейцар сказал:

– Вас внизу хочет видеть мистер Попью.

– Кто?

– Мистер Попью. Он говорит, что вы условились о встрече.

– Никогда про такого не слышал. Не спросите ли его, что ему надо?

Молчание.

– Мистер Попью говорит, что вам очень интересно с ним встретиться.

– Хорошо, я спущусь.

В вестибюле стоял высокий молодой человек в плаще. У него были рыжеватые волосы и необычайно низкий вогнутый лоб. Вид у него был такой, как будто он пришел продавать никчемный и безнадежный товар и заранее отчаялся в успехе.

– Мистер Попью?

Он зверски пожал мне руку.

– Вы говорите, мы условились о встрече. Боюсь, что не помню этого.

– Да нет, понимаете, я подумал, нам надо покалякать, а швейцары в клубах знаете какие подозрительные ребята. Я знал, что вы не рассердитесь, если я немного преувеличу. – Говорил он с какой-то неудержимой бойкостью. – Мне пришлось отказаться от клуба. Не тяну.

– Не скажете ли, чем я могу быть полезен?

– Я состоял в «Уимполе». Наверно, знаете его?

– Не уверен.

– Ну да? Он бы вам понравился. Я мог бы сводить вас туда, познакомить с ребятами.

– Насколько я понял, сейчас это невозможно.

– Да. Жалость какая. Там у нас есть молодчаги. Но «Холостяков» вы, уж наверно, знаете?

– Да. Вы там тоже состояли?

– Да – ну, то есть не совсем я, а мой большой приятель – Джимми Грейнджер. Я думаю, Джимми-то вы часто встречали?

– Нет, едва ли встречал.

– Скажите. Джимми почти всех знает. Он бы вам понравился. Я должен вас свести.

Не сумев наладить контакт, Попью, по-видимому, решил, что за поддержание беседы теперь отвечаю я.

– Мистер Попью, – сказал я, – имеете ли вы ко мне какое-нибудь определенное дело? Если же нет, то…

– К этому я и подхожу, – ответил Попью. – Нет тут места поукромней, чтобы поговорить?

Предложение было разумное. Позади нас на скамье сидели два мальчика-слуги, из-за стеклянной перегородки с любопытством взирал швейцар, несколько членов клуба, проходя мимо, задержались у телефонного аппарата, чтобы получше разглядеть моего странного гостя. Я был более или менее спокоен, что он не из числа почитателей моего дарования, которые меня иногда осаждают, – а либо нищий, либо сумасшедший, либо и то и другое; в иных обстоятельствах я бы его прогнал, но сегодня, не предвидя ничего более интересного, я колебался.

– Будьте молодчагой, – убеждал он.

В моем клубе была невзрачная, унылого вида комнатка, где члены давали интервью журналистам, упражнялись в арифметике со своими счетоводами – словом, занимались делами, выносить которые в более людную комнату считали нескромным. Я отвел Попью туда.

– Уютное местечко, – сказал он. – Я закурю, о’кей?

– Сделайте одолжение.

– Угощайтесь.

– Нет, благодарю вас.

Он закурил сигарету, набрал полную грудь дыму, поглядел на потолок и, как бы приступая к делу, сказал:

– Совсем как в нашем «Уимполе».

Сердце у меня упало.

– Мистер Попью, – сказал я, – вы, конечно, не для того себя утруждали визитом, чтобы просто поговорить со мной о клубе «Уимпол»?

– Нет. Но, понимаете, мне довольно неудобно. Прямо не знаю, как начать. Я думал подвести к этому как-нибудь невзначай. Но я так понимаю, что время вам дорого, мистер Плант, поэтому скажу вам сразу, что должен перед вами извиниться.

– Да?

– Да. Я тут обманным путем. Моя фамилия не Попью.

– Да?

– Да. Лучше, если я скажу вам, кто я такой, правда?

– Если вам угодно.

– Ну, говорю. Я – Майкл Мокли.

Имя было произнесено с такой