– Дед переписал на меня наследство.

– И вы молчали?!

– Я сама узнала об этом от отца. Винсент, разве это так важно сейчас?

– Разумеется. Это причина отправить вас на тот свет с помощью заклятия.

Я замотала головой.

– Почему вы так уверены?

Пришлось рассказать про письмо. Про то, какими словами бросался отец, уверенный, что я оставила их без гроша в кармане, а деда – умирать на руках Глории. Он не догадывался, что творила его женушка. А она так старалась держать меня подальше от Вайд Хилла, что даже решилась подделать почерк. Может, моя семья далека от идеала, но про заклятие они явно не знали.

– Письмо сохранилось? – сухо спросил Винсент, когда я замолчала.

– Да, оно осталось в Мортенхэйме.

– Хорошо.

Не знаю, убедила ли я его в непричастности родных, но сил продолжать этот разговор не было. Особенно у него.

– Попрошу, чтобы ужин вам подали в комнату.

– Буду благодарен. – Винсент кивнул.

Гостевая спальня находилась недалеко, но я подстраивалась под неспешный шаг де Мортена. Он тяжело опирался на меня, то и дело прикрывал глаза, пытаясь справиться с головокружением.

Стоило немалых усилий оставить Винсента одного, но пришлось спуститься на кухню, чтобы посмотреть меню на ужин. Когда я вернулась, в спальне было подозрительно тихо. То есть я предполагала, что де Мортен захочет принять ванну, но до ванны он не дошел: я обнаружила его лежащим на кровати лицом вниз. Я устроилась рядом, перевернула его на спину и принялась расстегивать жилет. Сюртук, судя по всему, остался в комнате деда.

– Луиза, что вы делаете? – хмуро поинтересовался Винсент, не открывая глаз.

– Раздеваю вас.

– Думаете, я сам на это не способен?

– Не сомневаюсь в ваших способностях. – Я закончила с жилетом и принялась за галстук. – Просто не смогла удержаться.

И от этого тоже: я наклонилась и мягко поцеловала его в губы, погладила по щеке.

– Надеюсь, вы не против?

– С чего бы такие нежности?

Ох уж эти мне мужчины! Малейший намек на слабость – и они думают, что все носятся с ними исключительно по такому случаю!

– Не ворчите, – я отложила галстук в сторону и взялась за рубашку, – а то закутаю вас в одеяло и буду петь колыбельную. Помните, какой у меня голос?

Винсент перехватил мои руки и встретился со мной взглядом, в темных глазах плескалась бесконечная усталость.

– Луиза, я не стану касаться вас под крышей графа Солсбери.

Я едва не рассмеялась. Де Мортен решил, что я его соблазняю? Своеобразный обет, который не позволяет трогать любовницу в доме ее деда.

– Я спала три часа, все оставшееся время витала по коридорам, как фамильный призрак рода Лефер. Большее, что я могу, – колупаться в пуговицах и гладить ваши волосы. От вас требуется только лежать и не сопротивляться.

Де Мортен улыбнулся и откинулся на подушки, прикрыв глаза. А спустя пару мгновений уже дышал глубоко и ровно. Я закончила с одеждой, укрыла его одеялом и поднялась. Он уже говорил, что мне доверяет, но сейчас я это почувствовала. Спящий Винсент казался таким уязвимым, что я с трудом подавила желание лечь рядом, обнять его и не выпускать до тех пор, пока Фрай в самом деле не притащит этого неведомого злодея, связанного по рукам и ногам нерушимыми магическими оковами.

Я спустилась, чтобы отменить ужин, попыталась запихнуть в себя немного еды прямо на кухне, но она не полезла. Вот тебе и отменный аппетит! Пришлось ограничиться парой яблок, исключительно ради того, чтобы желудок не вздумал переварить себя, пока я буду спать.

Разумеется, отдыхать пошла не к себе. Вернулась в комнаты де Мортена, устроилась в широком серебристо-сером кресле у кровати и смотрела на Винсента. На самого противоречивого мужчину, которого мне когда-либо доводилось знать. Рядом с ним я никогда не могла оставаться равнодушной, рядом с ним никогда не получалось играть. Рядом с ним я всегда была собой – неуверенной девчонкой, которая по глупости навсегда разрушила свое счастье. Да и не только свое.

Я даже в мыслях боялась касаться этой темы, но сколько от себя ни беги, все равно вернешься к тому, от чего ушла. Ух, как же я себя за это ненавидела! За слепой детский эгоизм, за глупую жестокость, за дурацкую свободу, которой насладилась сполна в этой жизни без него. До слез, до желания надавать себе пощечин и оттаскать за волосы. Увы, отменить уже ничего не получится. Он простил меня за то, что я бросила его у алтаря, но сможет ли простить за то, что мы никогда не будем вместе? А главное, смогу ли я сама себя за это простить хоть когда-нибудь? Да и так ли это важно, если сейчас мы рядом?

Во сне морщины на лбу разгладились, только бледность и тени под глазами напоминали о перенесенном напряжении, грудь его ровно вздымалась и опускалась в такт глубокому дыханию.

Я еле слышно пожелала Винсенту доброй ночи и закрыла глаза.

Из темноты выступил Хилкот. Длинные черные волосы превратили лицо в окровавленный треугольник. Он тянулся ко мне, а я не могла пошевелиться, не могла даже позвать на помощь, словно рот запечатала невидимая рука. Длинные белые пальцы с ухоженными ногтями коснулись шеи, погладили. Ледяные, как у покойника, они оставляли за собой длинный скользкий след, точно огромные улитки. Невозможность закричать полыхала в груди огнем, по щекам катились слезы.

– Грязная девка заплатит за все, – почти нежно произнес Хилкот и сжал мою шею. Из-под мертвой хватки по телу разливался холод, а я ничего не могла поделать, только лежать и знать, что умираю. Лицо баронета стало меняться, как если бы кто-то лепил из глины новое. Что-то ужалило мою руку – ту, где покоилась змея, полыхнул изумрудный свет, и я закричала от невыносимой боли. Осознав свободу, выла, билась, выгибалась, а на меня смотрели холодные светло-серые глаза лорд-канцлера. На тонких губах застыла улыбка.

– Луиза! Луиза, проснитесь! – в кошмар ворвался голос Винсента.

Де Мортен стоял рядом и легко тряс меня за плечи. Босой, в брюках и небрежно накинутой рубашке, посвежевший, но брови сошлись на переносице, в глазах застыла тревога.

– Это сон, – произнес он, встретившись со мной взглядом. Коснулся моей щеки, стирая слезы. – Это всего лишь сон.

Всего лишь сон, но какой реальный и жуткий!

Ладонь со змеей уперлась в резной подлокотник, пульсируя болью. Судя по расплескавшемуся по комнате свету, солнце уже не первый час продолжало путь по небосводу. Я потерла глаза и заворочалась в кресле, пытаясь разогнуться. Не так-то это легко: не оставляло ощущение, что я спала в консервной банке, которую мальчишки-хулиганы сначала гоняли по пустырю, а потом пинком расплющили о стену. Внутренности скукожились и отказывались раскукоживаться обратно, под ребрами что-то кололо, противно ныла шея.