Мунисэ исчезла в толпе, разве станет шалунья скучать возлеменя? Неподалеку, на краю оврага, росло несколько каштанов, там молодыеучительницы и старшеклассницы устроили качели. Среди густой листвы мелькалиразноцветные платья, повсюду слышны были громкий крик и смех.

Незамеченной мне удалось спуститься к реке, я уселась в тенибольшой скалы. На берегу меж камней росли тощие желтые цветочки. Я срывала их ибросала в воду, плескавшуюся у моих ног. Мысли мои были где-то далеко-далеко.

Вдруг сзади кто-то закричал тоненьким голоском:

— Нашла!.. Шелкопряд здесь!..

Оказалось, меня разыскивали, чтобы качаться на качелях.Почти насильно девушки отвели меня к каштановым деревьям. Я отказывалась: «Немогу, устала, не умею!» Но разве их уговоришь. Ни мои коллеги, ни ученицыслушать ничего не хотели. Мюрювет-ханым, та самая учительница с чернымипроницательными глазами, изъявила желание во что бы то ни стало покачаться сомной. Мы забрались на доску. Но у меня ничего не получалось: руки дрожали,колени подгибались. Бедняжке Мюрювет пришлось порядком потрудиться, чтобыраскачать качели. В конце концов она отказалась:

— Все напрасно, мой Шелкопряд! Ты действительно боишьсякачелей. Побледнела, как полотно. Еще упадешь…

Во время обеда Реджеб-эфенди был с нами. От него тоже неускользнуло мое грустное настроение. Он все время кричал мне:

— Эй, ты чего не смеешься, проказница? Когда я говорю:«Не смейся!» — ты хохочешь. А почему теперь такая хмурая?

Он не оставлял меня в покое и после обеда, — специальнодля меня велел притащить из школы самовар и хотел собственноручно заварить чай.

Вдруг одна из учительниц издали позвала меня. Я подошла.Учительница сказал:

— Мы послали служанку, и она принесла тамбур[83]. Надоуйти подальше и заставить Шейха Юсуфа-эфенди сыграть нам. Только как-нибудьизбавься от этого пустомели.

Действительно, такой случай нельзя было упускать. МузыкаШейха Юсуфа-эфенди все больше и больше захватывала меня. Бедный учитель долгоевремя болел и не появлялся в школе… Несколько дней назад мы узнали, чтокомпозитор встал с постели. И вот сегодня он захотел вместе со всеми принятьучастие в весеннем празднике.

Наши учительницы под каким-то предлогом отозвали ШейхаЮсуфа-эфенди от мужчин. Всего нас набралось человек десять. Стараясь бытьнезамеченными, мы направились по узенькой тропинке вдоль реки.

Шейх Юсуф-эфенди выглядел хорошо, он был оживлен, весел идаже подтрунивал над теми, кто беспокоился, не устал ли он.

— Пусть эта тропинка тянется до бесконечности! —говорил он. — Все равно не устану. Сегодня я чувствую себя сильным ибодрым!

Кто-то из нашей компании шепнул мне на ухо, что мужчины,уединившись, пили водку, и Шейх Юсуф-эфенди тоже выпил несколько рюмок.Возможно, бодрость Шейха и была в какой-то степени результатом действияспиртного.

Минут через пятнадцать мы дошли до разрушенной водяноймельницы. Это место называлось Водопад. Скалистые берега речушки неожиданносужались, образуя глубокое ущелье, куда редко заглядывали лучи солнца. Поэтомуказалось, будто под водой только что наступил рассвет.

Мы могли быть уверены, что здесь нас никто не услышит. ШейхаЮсуфа-эфенди усадили под густым ореховым деревом и дали ему в руки тамбур.

Я примостилась чуть поодаль на скале, вокруг которой, пенясь,бежала река. Но приятельницы опять не дали мне покоя.

— Нет, нет, иди сюда! — закричали они. —Непременно иди к нам!

Меня посадили напротив композитора. Тамбур зазвенел. Этамузыка всю жизнь будет звучать в моих ушах! Учительницы полулежали на зеленойлужайке. Даже у наиболее бесчувственных дрожали губы, а на глаза навертывалисьслезы. Я шепнула Васфие, прижав губы к ее каштановым волосам:

— В первый раз я услышала игру Шейха в училище.Конечно, это было прекрасно, но не так, как сейчас.

Грустный взгляд Васфие сверкнул многозначительной улыбкой.

— Да, — сказала она. — Это потому, чтоЮсуф-эфенди никогда в жизни не был таким счастливым и в то же время несчастным,как сегодня…

— Почему? — удивилась я.

Васфие пристально посмотрела мне в глаза, потом опять склонилаголову мне на плечо и сказала:

— Молчи. Давай слушать.

Сегодня Шейх Юсуф-эфенди играл и пел только старинные песни.Я прежде никогда не слышала их. Каждый раз, когда он кончал, мое сердцезамирало: «Все… Неужели больше не споет?!» Но песни сменяли одна другую. Глазакомпозитора были полузакрыты, щеки заметно побледнели и покрылись испариной. Яне могла отвести взора от этих полузакрытых глаз. Вдруг я увидела, что по еговпалым щекам поползли слезы. Сердце мое защемило: разве это не грех — так утомлятьбольного человека? Я не выдержала и, когда после очередной песни наступилапауза, сказала:

— Может быть, вы отдохнете немного? Вы так взволнованы…Что с вами?

Шейх Юсуф-эфенди ничего не ответил, только взглянул на меняпечально своими чистыми детскими глазами, подернутыми слезой, и снова прислонилголову к грифу тамбура. Он запел новую песню:

Моя светля любовь, не открывай мне уста, не надо!

Не проси меня петь никогда, сердце полно муками ада.

Жестокая, не перечь мне. В тебе лишь отрада.

Не проси меня петь никогда, сердце полно муками ада.

Юсуф-эфенди закончил песню, и голова его обессиленносклонилась на тамбур. Все растерялись. Я сказала:

— Это мы виноваты. Не надо было так утомлять его.

Перепрыгивая с камня на камень, я кинулась к реке, чтобынамочить платок. Это был легкий обморок, пожалуй, даже просто головокружение.Когда я подошла к Шейху Юсуф-эфенди с мокрым платком, он уже открыл глаза.

— Вы нас напугали, эфендим, — сказала я.

Композитор слабо улыбнулся и ответил:

— Ничего… Со мной это случается.

Мне показалось, что коллеги мои ведут себя как-то странно.Они многозначительно поглядывали на меня, перешептывались.

Назад наша компания возвращалась той же дорогой. Мы с Васфиешли позади всех.

— С Шейхом Юсуфом-эфенди что-то происходит, —сказала я. — У меня такое впечатление, будто он тайно страдает.

Васфие опять глянула на меня многозначительно и спросила:

— Ты со мной искренне говоришь, Феридэ? Не сердись, ноя не могу поверить. Неужели ты ничего не знаешь?

Я изумленно уставилась в лицо приятельнице.