— Джемиле, дай сюда письмо!

Шехназэ-ханым гневно, нетерпеливо топнула ногой.

— Ну, чего ты ждешь?

— Зачем вам оно, ханым-эфенди? Зачем?

В этом «зачем», в этом маленьком слове, звучал тоскливыйпротест.

Резким движением Шехназэ-ханым протянула руку, разжалапальцы девушки и вырвала письмо.

— Так, а теперь иди на свое место!

Шехназэ-ханым бросила взгляд на адрес, и брови ее чутьсдвинулись. Однако она тут же взяла себя в руки. В классе по-прежнему царилагробовая тишина, но чувствовалось, что девушки взволнованы.

— Письмо от брата Джемиле, который в Сирии! —сказала Шехназэ-ханым. — Но так как она повиновалась мне не сразу, я отдамей письмо только завтра.

Ученицы опять склонились над учебниками.

На пороге я украдкой обернулась. Несколько девушек на заднихпартах собрались в кружок и о чем-то перешептывались. Джемиле сидела, положивголову на парту, плечи ее легонько вздрагивали.

В коридоре я сказала Шехназэ-ханым:

— Вы очень строго наказали девушку. Как она будет ждатьдо завтра? Кто знает, как ей сейчас мучительно и тяжко!

— Не беспокойся, дочь моя, — ответила муавинэ-ханым. —Джемиле поняла, что никогда не прочтет письмо.

— Как, Шехназе-ханым? Разве вы не отдадите ей его? Ведьэто от брата!

— Не отдам, дочь моя.

— Почему же?

— Потому что оно не от брата. — Шехназэ-ханымпонизила голос и продолжала: — Джемиле — дочь довольно состоятельных родителей.В этом году она влюбилась в молодого лейтенанта. Но отец слышать не хочет об ихпомолвке. И дома и в школе девушка находится под надзором. Лейтенанта отправилив Бандырму. Мы стараемся постепенно излечить девушку. Но офицер без концабередит ее рану. Уже третье письмо попадает мне в руки.

Мы вошли в кабинет Шехназэ-ханым. Она резким движениемскомкала письмо, открыла дверцы печки и швырнула туда комок бумаги.

Была уже полночь. Я сидела в комнате для дежурных учителей иникак не могла уснуть. Наконец я решилась. Отослав под каким-то предлогомдежурную служанку, я направилась в кабинет Шехназэ-ханым. Там было пусто,сквозь незанавешенные окна падал тусклый лунный свет. Дрожа, как воришка, яоткрыла печную дверцу и нашла в куче порванных, смятых бумаг письмо беднойДжемиле.

Мне нравится во время ночных дежурств, когда все спят,бродить по пустым коридорам, темным, безмолвным спальням. Я укрываю девушку,разметавшуюся во сне, поправляю у больной ученицы матрац, бедную мучит кашельдаже во сне, и я тихонько касаюсь ладонью ее горячего лба. Я смотрю на девушку,каштановые волосы которой рассыпались по подушке, и спрашиваю себя, какаярадость, какая надежда вызвали улыбку на ее тонких полуоткрытых губах? Мнекажется, что эту темную, безмолвную спальню, спящих девушек окутал тяжелыйсонный туман. И чтобы не рассеять его и не нарушить покой спящих, которым раноеще просыпаться от безмятежного сна, я ступаю на цыпочках, и сердце мое стучиттихо-тихо.

Подойдя в ту ночь к кровати Джемиле, я поняла, что бедняжкатолько что заснула. Слезы на ее ресницах еще не успели высохнуть. Я тихонькосклонилась над ней и прошептала:

— Славная маленькая девочка, кто знает, как тыобрадуешься, когда утром найдешь в кармане своего передника письмо отвозлюбленного! Ты будешь спрашивать, какая добрая фея принесла этот листочек,который ты считала навеки потерянным. Джемиле! Это не фея! Это всего-навсегонесчастная неудачница. Ей суждено вечно сжигать письма от ненавистного ей человека,сжигать вместе с частицей своего сердца.

Вчера в училище кончились занятия. Через три дня — экзамены.

Все женские школы Б… устроили сегодня по случаю праздникамая гулянье на берегу речки, протекающей в часе ходьбы от города.

Я не люблю шумные увеселения, поэтому решила никуда неходить и провести день у себя в саду. Но Мунисэ, увидев толпы школьниц,проходившие по улицам с песнями, надулась. Я стала успокаивать ее. Вдруг вворота постучали. Оказалось, что это моя сослуживица Васфие и несколько ученицс последнего курса. Директор послал Васфие, приказав во что бы то ни сталодоставить меня к месту гулянья. Молодая женщина рассказала, что Реджеб-эфендиразгневан. «Клянусь вам, — кричал он, — я специально для нее велелнашпиговать козленка, сделать халву. Что за безобразие?! Нельзя так, милые,нельзя!»

Что касается моих учениц, то их послали девочки старшегокурса с таким требованием: «Если Шелкопряд не придет, мы все уйдем с гулянья!»

Шелкопряд — это мое новое имя. Чалыкушу уже нет. Теперь появилсяШелкопряд. Ученицы старших курсов не боятся называть меня так даже в лицо.

Честное слово, это прозвище задевает мое самолюбие, моеучительское достоинство. Я не жаловалась бы, если бы оно не вышло за стенышколы. Но вчера, когда я проходила мимо какой-то кофейни, грубый мужчина вшароварах

и минтане[82], по слухам очень богатый торговец шелком,закричал на всю улицу:

— У меня восемь тутовых садов!.. Да будут все онижертвой такому Шелкопряду!..

От стыда я готова была провалиться сквозь землю. Ноги моейбольше не будет на той улице.

Я была в затруднении: если заупрямлюсь, откажусь, скажут,что я кривляюсь, начнут насмехаться. Пришлось надеть чаршаф и пойти следом запосланницами.

Берег реки напоминал луг, усыпанный ромашками. Ученицымладших классов были в беленьких платьицах. Господи, как много, оказывается, вэтом месте женских школ! По узким тропинкам, извивающимся меж зеленых садов,нескончаемым потоком шли ученицы, распевая марши.

Учителя-мужчины уединились в рощице на противоположномберегу речушки. С нами остался только Реджеб-эфенди. Он бродил по лужайке всвоей неизменной голубой ляте, размахивал огромным черным зонтиком и,покрикивая, отдавал распоряжения поварам, сооружающим в стороне очаг из камней.Учительницам и взрослым девушкам хотелось снять чаршафы и порезвиться снепокрытой головой. Они долго уговаривали Реджеба-эфенди пойти к мужчинам. Вконце концов им удалось прогнать его.

Сегодня я почему-то не могла развлекаться со всеми.Беззаботное веселье этих девушек, их радость нагоняли на меня грусть изадумчивость.

Рядом девочки начальной школы пели под музыку. Чуть поодальмолоденькие девушки, толкаясь и крича, кидали мяч или играли в разбойников. Ещедальше ученицы, столпившись в беспорядочную кучу, аплодировали своей подружке,которая читала стихи, а может быть, произносила речь.