Каждый — каждый — каждый звук вонзался в сердце женщины ледяным осколком, и уже свыше ее сил было ждать и сдерживаться, и она, теряя всякую власть над собой, побежала к арке.

Вбежав под своды, она остановилась, ибо незнакомец был уже недалеко от нее. Она увидела его — господи! — она разглядела его в неверном вечернем свете.

Земля вздрогнула у нее под ногами; сердце остановилось. Она не вскрикнула от удивления, не застонала от ужаса, она лишь отшатнулась назад, и, нащупав за спиной ветку плюща, судорожно вцепилась в нее, ища опоры. Хрупкая, она вжалась в угол и, как завороженная, глядела на мужчину. Когда он подошел к ней совсем близко, колени ее подогнулись, и она рухнула на землю, — рухнула, не потеряв сознания, но так, словно здесь же, под сенью грубой кирпичной кладки, разверзлась ее могила.

— Миледи!

Это был голос Роберта Одли.

— Миледи, что с вами?

Голос был холодный, приглушенный.

— Вставайте, я отведу вас в дом.

Молодой человек помог ей подняться. Он подхватил миледи сильной рукой; они вместе прошли через двор и вошли в прихожую, освещенную огнями свечей.

Миледи трясло, но, покорная воле Роберта Одли, она шла рядом с ним, не пытаясь оказать хотя бы малейшее сопротивление.

— Есть тут место, где мы могли бы поговорить наедине? — спросил Роберт Одли, окинув прихожую взглядом.

Миледи кивнула головой и толкнула полуоткрытую дверь библиотеки. Сэра Майкла здесь уже не было: он ушел к себе, чтобы переодеться к обеду. Огонь по-прежнему теплился и трепетал в камине.

Миледи вошла первой; Роберт, последовав за ней, закрыл за собой дверь.

Женщина, дрожа, опустилась на колени около камина, словно надеясь, что исходившее от него тепло победит неестественный холод, охвативший все ее существо.

Молодой человек встал рядом с ней и положил руку на каминную доску.

— Леди Одли, — промолвил он, и его ледяной голос возвестил о том, что час расплаты настал. — Вчера вечером я пытался поговорить с вами со всей откровенностью, но вы не стали меня слушать. Сегодня я должен поговорить с вами еще откровеннее, и уж на этот раз вам придется выслушать все до последнего слова.

Сидя перед огнем, миледи закрыла лицо ладонями и лишь тихо простонала в ответ.

— Прошлой ночью на Маунт-Станнинг был пожар. Дом, в котором я заночевал, сгорел дотла. И все же я жив. Знаете, как мне удалось спастись?

— Нет.

— По чистой случайности. Комнату мне дали сырую и холодную, и я все никак не мог уснуть. Я пытался разжечь огонь, но камин чадил так, что оставаться в номере стало невозможно, и я велел служанке постелить мне на диване в маленькой гостиной на первом этаже, где просидел целый вечер.

На мгновение он умолк и взглянул на женщину, желая убедиться в том, что она его слушает. Миледи сидела в прежней позе, и лишь голова, которую она опустила чуть ниже, указывала на то, что рассказ молодого человека ей небезразличен.

— Сказать вам, по чьей вине сгорел постоялый двор?

Молчание.

— Так сказать или нет?

Все то же упорное молчание.

— Миледи, это ваших рук дело. Задумав избавиться от меня, вашего врага и обличителя, вы решились на тройное убийство. Что вам было до двух невинных людей, имевших несчастье оказаться со мною в прошлую ночь под одной крышей? Если бы, ради того, чтобы погубить меня, вам пришлось устроить вторую Варфоломеевскую ночь, вы бы, не задумываясь, предали смерти тысячи и тысячи людей! Но пробил ваш час, миледи, и во мне не осталось для вас ни жалости, ни сочувствия. Я избавлю вас от позора лишь в той мере, в какой он может пасть на головы других, но не более того. Существуй на свете тайный суд, перед которым вы смогли бы держать ответ за свои преступления, я, не колеблясь, выступил бы в нем обвинителем, но я пощажу великодушного и высокородного джентльмена, чье благородное имя может запятнать ваше бесчестье!

При упоминании о сэре Майкле голос его на мгновение потеплел, но он тут же взял себя в руки и продолжал:

— К счастью, во время пожара никто не погиб. Я спал чутко, миледи, и вовремя поднял тревогу. Мне удалось спасти служанку и хозяина, несчастного пьяницу, который, несмотря на мои старания, сильно пострадал и сейчас в крайне тяжелом состоянии лежит в доме своей матери. Это от него и его жены я узнал, что в прошлую ночь вы побывали на постоялом дворе. Рассказывая о том, как все это случилось, женщина была на грани помешательства. Бог знает какие ваши тайны она скрывает и как легко я мог бы добиться от нее признания, если бы мне нужна была ее помощь. Но я не стану этого делать, миледи. Я иду прямо, не сворачивая, ибо я поклялся, что призову к ответу убийцу Джорджа Толбойза, и будьте уверены, я исполню свою клятву. Я утверждаю: это при вашем посредничестве, миледи, его постигла безвременная кончина, и если прежде я гнал от себя эту мысль, потому что не мог представить, чтобы такая молодая и красивая женщина была способна на столь низкое и подлое убийство, то, пережив ужас минувшей ночи, я отбросил все сомнения. Больше вы для меня не женщина! Будь вы женщиной, как бы низко вы ни пали, вы не могли бы очерстветь совершенно, не могли бы разучиться сострадать. Но вы смогли. Вы смогли — и потому вам больше нет места в этом доме. В присутствии человека, которого вы так долго обманывали, вы назовете свое истинное имя, расскажете без утайки подлинную свою историю, и только после этого мы с ним простим вас — настолько, насколько сочтем нужным. В противном случае я призову в свидетели всех, кто сможет вас опознать, и, рискуя опозорить себя и тех, кого я люблю, добьюсь того, чтобы суд воздал вам по делам вашим!

Женщина встала — резко, внезапно, вдруг. Она стояла прямая и решительная, глаза ее блестели, волосы разметались по белоснежным плечам.

— Позовите сэра Майкла! — воскликнула она. — Позовите его сюда, и я расскажу все! Чего мне бояться? Господь свидетель, я сражалась против вас изо всех сил, и я стойко переносила тяготы этой битвы, но вы победили, мистер Роберт Одли. Великий триумф, не правда ли? Блистательная победа! Вся сила вашего холодного и расчетливого ума ушла на достижение, так сказать, благородной цели. Но вы победили ДУШЕВНОБОЛЬНУЮ!

— Душевнобольную! — воскликнул Роберт Одли.

— Да, душевнобольную. Когда вы утверждаете, что я убила Джорджа Толбойза, вы говорите правду. Но когда вы утверждаете, что я убила его из подлости, вы лжете. Я убила его потому, что я — душевнобольная, потому, что на узкой границе, отделяющей душевное здоровье от душевной болезни, бедный мой разум отклонился чуть в сторону, потому, что, когда Джордж Толбойз, как вы сейчас, начал осыпать меня упреками и стал угрожать мне, я, человек и без того неуравновешенный, потеряла над собой всякую власть, потеряла ее потому, что я — душевнобольная! Если кому-то суждено сегодня узнать правду, — пусть узнает тайну всей моей жизни!