Утренняя почта была немногочисленной — ежедневные газеты приходили не раньше полудня. Обсуждать было нечего, и застольная беседа получилась довольно вялой.

Алисия посмотрела в окно.

— Ни пройти, ни проехать, — сказала она. — Навряд ли кто пожалует к нам в гости. Разве что Боб, он ведь человек непредсказуемый — махнет на все рукой и доберется до нас, несмотря на дождь и грязь.

Услышав имя того, кого наверняка уже нет на свете, леди Одли, измученная событиями минувшей ночи, побледнела как смерть.

— Такому любая распутица нипочем, — продолжала Алисия. — Ввалится сюда прямо со двора, и шляпа на нем будет лосниться и блестеть, словно ее только что вычистили и смазали, изведя на это целый кусок свежего масла. Явится в клубах испарений, похожий на джинна, которого только что выпустили из бутылки. Ввалится и наследит грязными сапогами по всему ковру, усядется на ваш гобелен, миледи, не сняв мокрого пальто. Выбранит вас, если вы сделаете ему замечание, и еще спросит, кому нужны кресла, в которые нельзя садиться, и почему вы не поселились на Фигтри-Корт, и…

Сэр Майкл взглянул на дочь долгим задумчивым взором. В последнее время она слишком часто вспоминала о своем кузене, и всякий раз она высмеивала его, как могла, выставляя в самом невыгодном свете. Но ведь некая синьора по имени Беатриче высмеивала некоего джентльмена по имени Бенедикт с такой же безжалостностью, а оказалось, что она попросту в него влюблена. Не тот ли это случай?

— Вчера у меня был майор Мелвилл. Как ты думаешь, о чем у нас был разговор, Алисия?

— Понятия не имею, — сказала Алисия, состроив презрительную гримаску. — Должно быть, он сказал тебе, что нам давно пора начать новую войну — «Черт побери, сэр!» — и что нам давно пора сменить правительство — «Черт побери, сэр!» — потому что нынешние министры толкают страну в пропасть — «Черт побери, сэр!» — эти дурни так увлеклись реформами, что скоро мы вовсе останемся без армии — «Черт побери, сэр!».

— Тебя хлебом не корми, дай только подерзить да позлословить, — с укоризной заметил сэр Майкл. — Нет, речь у нас была совсем не об этом. Майор Мелвилл сообщил мне, что один из твоих самых преданных поклонников, сэр Гарри Тауэре, отбыл на континент и вернется только через год.

Алисия покраснела.

— Отбыл на континент? — переспросила она с деланным безразличием. — Для меня это не новость: он давно говорил мне, что отправится путешествовать, если… если… если его жизнь не сложится так, как ему хочется. Бедняга! Человек он, конечно, недалекий, но при всем том так мил и так добросердечен, в тысячу раз лучше этого праздного бродяги, этой запатентованной морозильной камеры по имени Роберт Одли!

— Жаль, Алисия, что тебе так нравится вышучивать Боба, — сказал сэр Майкл, покачав головой. — Боб хороший парень, и я люблю его, как родного сына, но… но… — Сэр Майкл вздохнул. — Сказать по правде, с недавнего времени он стал очень и очень беспокоить меня. Он изменился буквально за последние несколько дней; у него появились какие-то завиральные идеи, и миледи считает…

— Оставим это, — перебила мужа леди Одли, — тем более что Алисии мое мнение известно.

— Да, — сказала Алисия, — миледи считает, что Боб сходит с ума. Полагаю, однако, что она слишком хорошо о нем думает. Такие, как он, с ума не сходят. Он чересчур медленно ворочает мозгами, меж тем как безумие — это буря, взрыв! Бобу, если так можно выразиться, более к лицу тихое помешательство.

Да, девушка была неравнодушна к Роберту, и Роберт был неравнодушен к ней. Чувство его медленно росло день ото дня и, как знать, быть может, когда-нибудь привело бы его к брачному алтарю. Увы, в тот ненастный февральский день, когда он впервые встретил Клару Толбойз, этому чувству суждено было задержаться в росте, а затем и вовсе сойти на нет; и как ни сердился Роберт, как ни упрекал себя за черствость по отношению к кузине, душа его, увы, оставалась глухой к укорам совести, и чем больше пытался он думать об Алисии, тем больше думал о Кларе Толбойз.

После завтрака сэр Майкл остался в библиотеке — писать письма и читать газеты.

Алисия ушла к себе — дочитывать третий том французского романа.

Леди Одли заперла дверь восьмиугольной прихожей и, не находя себе места, принялась, как тень, бродить по своим апартаментам.

Она заперлась для того, чтобы кто-нибудь, случайно зайдя к ней, не застал ее врасплох. Сев за туалетный столик с зеркалом, она выдвинула ящичек с медицинскими снадобьями и стала перебирать крохотные бутылочки с красной лавандой, нюхательной солью, хлороформом, хлородином и эфиром. Она бесцельно перебирала их, глядя на них отсутствующим взором, пока на глаза ей не попалась бутылочка с густой темной жидкостью и надписью «Опиум — Яд».

Эта бутылочка надолго привлекла ее внимание. Она несколько раз поднесла ее к свету, даже вынула пробку и понюхала содержимое, но вдруг, передернув плечами, с содроганием отставила в сторону.

— Ах, если бы я могла! — со стоном прошептала она. — Если б я только могла! А почему бы не решиться — прямо сейчас?

Она нервно сжала кулачки и подошла к окну, выходящему на арку, увитую плющом, под сводами которой должен был пройти всякий, кто приходил в Одли-Корт со стороны холма Маунт-Станнинг.

Миледи взглянула на часы, встроенные в арку: их единственная стрелка застыла между часом и двумя.

— Как медленно тянется время! — устало промолвила леди Одли. — Боже, как медленно! Неужто до самой моей старости оно будет тянуться так же медленно, и каждая минута жизни будет длиться для меня дольше часа?

Она постояла у окна еще несколько минут, наблюдая за аркой, но под ее сводами так никто и не появился, и миледи, раздраженная, отошла от окна и вновь принялась бродить по комнатам.

Весть о ночном пожаре еще не дошла до Одли-Корт. Было так ветрено и дороги так развезло, что даже самый отчаянный сплетник не рискнул высунуть нос дальше собственной двери. К тому же день был не базарный, и пассажиров, ехавших в экипажах по маршруту Брентвуд — Челмсфорд, было немного. Нет, о пожаре в Маунт-Станнинг пока что, кроме миледи, не знал никто.

Миледи дернула шнурок с колокольчиком. В прихожей появилась горничная в чепчике с розовыми ленточками.

— Голова просто раскалывается от боли, — сказала миледи. — Пойду прилягу до обеда, а ты приходи в пять, чтобы одеть меня.

Растворив несколько капель опиума в стакане с водой, миледи выпила снотворное и легла на софу, уткнувшись лицом в подушки.

Сон! За последние сорок восемь часов она, кажется, совсем забыла, что это такое, но благодетельная природа, снисходительная ко всем своим чадам, не оставила ее своей милостью.

Часы на каминной доске пробили без четверти четыре.

Миледи вздрогнула и проснулась. По ее лицу стекал холодный пот. На мгновение ей почудилось, будто все, кто есть в доме, с шумом столпились у ее дверей, и каждому не терпится рассказать ей, какое несчастье случилось на холме Маунт-Станнинг минувшей ночью.