— От кого письмо?

— От мистера Одли. Он услышал от моего мужа, что я иду к вам, и попросил его вам передать.

Леди Одли поставила лампу на письменный стол, и Фиби увидела, как задрожала ее протянутая рука.

— Дай, дай мне письмо, — нетерпеливо промолвила миледи. — Посмотрим, что еще нужно от меня этому, с позволения сказать, джентльмену.

Она почти вырвала письмо из рук Фиби.

Послание было коротким и выразительным:

«Если миссис Джордж Толбойз в действительности пережила дату своей предполагаемой смерти, каковая дата была отмечена в официальных документах и высечена на надгробии, установленном на кладбище в Вентноре, и если вышеупомянутая женщина является той самой леди, которую автор сего письма подозревает и обвиняет в совершении известного ему преступления, то подтвердить или опровергнуть утверждение автора может миссис Баркемб, домовладелица, проживающая по адресу: Норт-Коттеджиз, Уайльдернси, графство Йоркшир, знавшая эту особу в прошлом и способная опознать ее в настоящее время.

Роберт Одли,

3 марта 1859 г.,

Маунт-Станнинг, графство Эссекс».

Миледи в ярости скомкала письмо и швырнула его в огонь.

— Окажись он сейчас передо мной, — зловеще прошептала она, — у меня бы достало сил… Я бы убила его! И я его убью, убью!

Она схватила лампу и бросилась в соседнюю комнату, с шумом захлопнув за собою дверь. Сейчас она не могла, не хотела видеть никого и ничего; весь мир был для нее невыносим, казалось, она уже не могла вынести и самое себя!

Дверь между гардеробной и спальней сэра Майкла была открыта. Баронет спал мирно и безмятежно, и его благородное лицо было ясно видно в мягком свете лампы. Он дышал глубоко и ровно, а на его губах застыла улыбка тихого счастья, которая оживала всякий раз, когда он видел свою молодую жену, улыбка, похожая на ту, что играет на устах отца, когда он, глядя на любимое дитя, прощает ему все проказы и шалости.

Леди Одли взглянула на мужа, и на минуту ей стало жаль его, но и в этом ее чувстве была известная доля себялюбия, потому что жалела она его сейчас так, как жалела бы самое себя.

«Какое будет для него несчастье, если его убедят в моей виновности!» — вздохнула она.

И тут же подумала о том, какое у нее изумительное лицо, и какие пленительные манеры, и как прекрасен ее смех, напоминающий серебряные колокольчики, когда туманным летним вечером они звенят над широкой равниной пастбища и над поверхностью реки, подернутой мелкой рябью…

Она подумала обо всем этом, и душу ее переполнило торжество, возобладавшее даже над чувством страха.

Проживи сэр Майкл хоть до ста лет и поверь он всему, что расскажут о ней враги, — разве сможет он забыть о том, чем так щедро наделила ее природа?

Нет, тысячу раз нет!

Даже в последний час его жизни память об этом не оставит его, и он снова переживет тот божественный миг, когда впервые пересеклись их жизненные пути!

Леди Одли все ходила и ходила по гардеробной, и мысль о письме Роберта Одли не давала ей покоя.

— А ведь он сделает то, что задумал, — обращаясь к самой себе, чуть слышно промолвила она, — он сделает это, если я, опередив его, не упрячу его в сумасшедший дом или если…

Она умолкла на полуслове. Сердце ее забилось часто-часто в такт мыслям, которые лихорадочно застучали в ее голове.

«Он сделает это, если какое-нибудь странное обстоятельство не заставит его умолкнуть навсегда!»

Леди Одли побледнела, и лишь это одно выдало бурю, что поднялась сейчас в ее душе. Губы ее похолодели и застыли, она попыталась улыбнуться, чтобы хоть как-то оживить их, но они ей не повиновались.

Она встала из-за письменного стола, достала из шкафа темный бархатный плащ и шляпу и стала одеваться, собираясь выйти из дому.

Маленькие часы в корпусе из золоченой бронзы, стоявшие на каминной доске, пробили четверть двенадцатого.

Через пять минут леди Одли вернулась в комнату, где незадолго до этого оставила Фиби Маркс.

Фиби по-прежнему сидела у камина, время от времени подкладывая в него дрова и стараясь не думать о том, что ей предстоит вернуться домой к пьянице мужу.

— Миледи, — с удивлением воскликнула она, увидев бывшую госпожу в дорожном костюме. — Куда это вы на ночь глядя?

— К вам, в Маунт-Станнинг, Фиби. Поговорю с судебными исполнителями лично, заплачу сколько нужно и отправлю их восвояси.

— Но ведь уже поздно, миледи. Посмотрите, который теперь час!

Миледи не ответила. Задумавшись, она чуть коснулась шнурка, не зная, стоит ли звонить прислуге.

— Конюшни заперты, — сказала она, — а прислуга давно спит. Пока заложат экипаж, наделают столько шума, что разбудят весь дом!

— Но, миледи, к чему такая спешка? Дело можно уладить и завтра. Через неделю и то не будет поздно. В конце концов, вы могли бы написать нашему помещику, он под ваше обещание наверняка согласится подождать с возвратом долга.

Не обращая внимания на слова Фиби, леди Одли стремительно вышла из будуара, вошла в гардеробную, сбросила шляпу и плащ, затем снова появилась в комнате, на этот раз в простом платье, которое она надевала к обеду.

— Послушай, Фиби, — сказала миледи, крепко беря Фиби за руку. — Послушай, — сказала она тоном, не терпящим возражений, — рано сейчас или поздно, не имеет значения. Я хочу сходить к вам прямо сейчас, значит, будет так, как я хочу. Я самолично передам деньги кому следует, чтобы лишний раз убедиться в том, что они ушли по назначению. Что в этом необычного? Женщины моего круга так часто поступают. Должна же я, в конце концов, помочь своей верной служанке!

— Но ведь уже почти полночь, миледи! — с мольбой в голосе воскликнула Фиби.

Леди Одли сердито нахмурилась.

— Если кто-то узнает, что я отправилась к тебе, — промолвила она, по-прежнему не отпуская руку Фиби, — я знаю, что я скажу в оправдание. Но я предпочла бы уладить дело тихо, без лишних слов. Если сделаешь все, как я велю, я смогу уйти и вернуться совершенно незаметно.

— Сделаю все, как прикажете, миледи.

— Тогда слушай. Сейчас я позову горничную, и, когда она войдет, ты попрощаешься со мной и попросишь ее проводить тебя. Затем пройдешь через двор и подождешь меня в аллее по другую сторону арки. Ждать, возможно, придется целых полчаса, но ты наберись терпения, потому что я не смогу выйти из этой комнаты, пока в доме не угомонятся и слуги не лягут спать.

Лицо леди Одли уже не было бледным, как прежде. Наоборот: щеки ее раскраснелись, а в больших голубых глазах появился необыкновенный блеск.

Фиби с испугом взглянула на миледи: у нее мелькнула мысль, что та сходит с ума.