Нет, слава богу, это ей только почудилось. В доме было тихо, и лишь плющ стучал по оконным стеклам, да уголь потрескивал в камине, да часы все тикали, тикали, тикали не переставая.

«Так и умереть недолго от страха!» — подумала миледи.

Дождь кончился, и холодное весеннее солнце показалось из-за туч.

Леди Одли оделась быстро, но с особой тщательностью. Она и в эти минуты позаботилась о своей красоте, потому что знала, что красота — ее оружие, и сейчас это оружие ей нужнее, чем когда-либо. Она надела свое лучшее шелковое платье с голубым и серебряным отливом, в котором представала как бы в сиянии лунных лучей, украсила волосы золотыми заколками и, набросив на плечи белую кашемировую шаль, сошла вниз.

Открыв дверь библиотеки, она увидела сэра Майкла, уснувшего в своем кресле.

Скрипнула лестница. Миледи оглянулась. Алисия, выйдя из своей комнаты, также спускалась вниз.

Дождь прекратился два часа назад, и дорожки, усыпанные гравием, почти высохли.

— Пойдем, погуляем, — предложила миледи, обращаясь к падчерице.

— Пожалуй, — кивнув головой, согласилась Алисия. — Роман попался на редкость глупый. Я зевала над ним целое утро, так что глоток свежего воздуха мне не повредит.

Женщины вышли из дому. Леди Одли по-прежнему была бледна, но ее изумительное платье и золотые локоны отвлекали внимание от ее лица.

Почему в этот холодный мартовский день она решила пройтись по скучным, однообразным дорожкам с падчерицей, которую терпеть не могла?

Потому что сейчас ей невмоготу было оставаться наедине со своим страданием.

Они неторопливо шли по садовым дорожкам, и она мечтала о том, чтобы земля заходила у них под ногами и, разверзшись, поглотила того, кто должен прийти сюда с дурными вестями.

Она мечтала о том, чтобы земля застыла на месте, чтобы застыло на ней все живое, время остановило свой ход и наступил Судный День, и чтобы она, представ пред судом небесным, избежала стыда и позора суда земного.

Она мечтала о том, чтобы между холмом Маунт-Станнинг и Одли-Корт заструился крохотный ручеек, который, вырастая на глазах, превратился бы в могучую реку, а река превратилась бы в океан, и деревушка, что раскинулась на злосчастном холме, скрылась бы из виду, чтобы на ее месте не осталось ничего, кроме ревущих морских валов.

Вот появился первый посыльный; вот он исчез, и вместо него появился другой.

Вот исчез и он, но появились третий, четвертый, пятый…

Нет им числа и нет от них спасения!

Этот — уродливый, угрюмый, жестокий; тот — кривляка, шут гороховый, корчится от смеха, так, что даже задыхается.

И нет им числа, ибо имя им — легион!

Женщины повернули к дому. В доме — тишина. Тревожная тишина. Нет, вести еще не дошли до этого порога. Господи, хоть бы какой-нибудь конец!

— Как долго тянется этот день! — воскликнула Алисия, словно почувствовав настроение миледи. — Вокруг изморось, туман, ветер — и ничего больше! Уже поздно, миледи. Сегодня к нам явно никто не придет, так что напрасно вы наряжались!

Леди Одли не стала отвечать на дерзость Алисии. Она снова взглянула на глупые часы с единственной стрелкой, снова заглянула вниз, под своды арки. Нет, там по-прежнему никого не было. А может, вестник дурных новостей уже прибыл, и она его попросту проглядела? Может, он уже в доме, но слуги помалкивают, чтобы не волновать сэра Майкла? Но даже если его нет, он появится, все равно появится. Кто принесет печальные вести? Ректор, что проживает на холме Маунт-Станнинг? Доктор Доусон? Кто-нибудь из местных чиновников?

Ей захотелось вернуться в аллею, под сень голых ветвей, и пройти дальше по дороге; захотелось дойти до того холма, где совсем недавно она рассталась с Фиби Маркс. Пойти туда, пойти куда глаза глядят, пойти на любые муки — все лучше, чем томительное ожидание, чем эта неизбывная тревога, разъедающая душу и сердце!

Она попыталась заговорить. С трудом произнесла несколько малозначащих фраз, но Алисия, стоя рядом с ней, не ответила ей, не заметила, в каком она состоянии, потому что и сама сейчас была погружена в собственные мысли.

Скука угнетающе подействовала на Алисию, и она вдруг со странным удовольствием подумала, что, бродя по дорожкам, посыпанным гравием, может простудиться — сильно простудиться, и если это случится, во всем будет виноват кузен Роберт. Она представила себе, как болезнь проникает в ее легкие и в ее кровеносные сосуды, и, представив, испытала мрачное торжество.

«Будь у меня воспаление легких, — подумала она, — может быть, у Роберта появилось бы ко мне хоть какое-нибудь чувство. Хотя бы перестал за глаза дразнить меня чучелом: ведь у чучела воспаления легких не бывает!»

Тут ее возбужденное воображение нарисовало следующую картину: болезнь, охватившая ее, не оставила ей ни малейших надежд на выздоровление, и она, обложенная подушками, полулежит в кресле у окна и глядит на послеполуденное солнце. Рядом, на столике, пузырьки с медицинскими снадобьями, тарелка с виноградными гроздьями, Библия; здесь же он, Роберт, которого она попросила прийти, чтобы на прощание отпустить ему все его грехи, — воплощение внимания и кротости.

Задумавшись над тем, что она скажет ему в эти минуты, — а сказать нужно многое, — она совершенно забыла о мачехе, и лишь тогда, когда единственная стрелка старинных часов уперлась наконец в цифру «шесть» и раздался бой курантов, воображаемый Роберт получил благословение и был отпущен с миром на все четыре стороны.

— О господи, — очнувшись от грез, воскликнула Алисия, — шесть часов, а я еще не одета! Я иду в дом; а вы, миледи?

— И я с тобой, милочка.

Алисия торопливо скрылась в дверях, а леди Одли, последовав было за ней, задержалась на лужайке у парадного входа. У нее уже не хватило сил войти в дом: она все ждала и ждала вестей, и в этот последний миг ожидание окончательно приковало ее к месту.

На дворе уже почти стемнело. Вечерний туман медленно поднимался от земли. Его серые клубы стелились над луговинами, и тому, кто взглянул бы на особняк Одли-Корт со стороны, и впрямь могло показаться, что это — старинный замок, стоящий на морском берегу.

Под аркой было особенно темно, словно там собрались все ночные демоны, словно, затаившись там, они только и ждут сигнала, чтобы выползти на лужайку перед парадным входом.

Тусклым синим пятном маячило в проеме арки холодное небо, перечеркнутое зловещей темно-красной полосой, и там же, в проеме, напоминая о недавней зиме, поблескивала, словно сосулька, одинокая звезда.

Перед входом в старинный дом не было сейчас никого, кроме женщины, которая, преодолев охватившее ее оцепенение, но по-прежнему не находя себе места, снова двинулась по дорожке, чутко прислушиваясь к шагам, что вот-вот должны были прозвучать под сводами арки.

Вот и они! Или нет? Может, это стук лошадиных копыт? Нет, это шаги человека, шаги мужчины. Он идет твердо и уверенно, потому что хорошо знает дорогу.