запись чисел, европейцы экспериментировали с удивительными лекарственными средствами со всего мира и пытались с помощью противоречащих друг другу теорий света и зрения объяснить человеческий разум, алхимики изобретали практические приемы, которыми пользуется и современная химия, а математика вдохновлялась таинством Евхаристии.

Именно в Средние века европейцы, вооружившись магнитным компасом и новыми картами, отважились отправиться за океан. Именно в Средние века они изобретали сложные приборы, воссоздающие в миниатюре божественно упорядоченный космос. Когда Исаак Ньютон, герой научной революции, с притворной скромностью писал, что «стоит на плечах гигантов», в этом было больше правды, чем он сам осознавал, ведь Ньютон еще и употребил средневековую метафору[500].

Мы убедились, что религия не препятствовала развитию науки. Снова и снова мы видели, как средневековые христиане воздавали должное знаниям иных религий и без всяких предубеждений их заимствовали. Искренняя вера побуждала изучать мир природы, да и сами религиозные институты – как отдельные монастыри, так и высокий папский престол – поддерживали науку и способствовали ее развитию. Конечно, с распространением новых представлений о тварном мире расхождений во взглядах было не избежать. Но если они и перерастали в конфликт, в его основе лежали либо политика, либо особенности характера действующих лиц. Пример тому – полемика магистров в Париже XIII века. Случаи Джордано Бруно и Галилео Галилея, которые часто приводят как пример абсолютной несовместимости веры и разума, не относятся к Средним векам, а объяснения стоит искать прежде всего в конкретных убеждениях и жизненных обстоятельствах этих двух великих упрямцев, а также в насильственном расчленении Священной Римской империи в результате Реформации и Контрреформации[501].

Почему же тогда мы так упрямо обесцениваем Средневековье? Отчасти – чтобы преувеличить собственные достоинства. Когда выдающиеся современные ученые заявляют, что Коперник «сбросил» Землю с пьедестала в центре Вселенной, они косвенным образом превозносят скромность людей Нового времени[502]. Кстати говоря, средневековые мыслители часто изображали Землю в самом низу общей картины, не в центре огромного мира, так далеко от высших сфер, что это место едва ли можно назвать завидным. Вот почему в галилеевском «Диалоге о двух главнейших системах мира, птолемеевой и коперниковой» флорентийский астроном заставляет говорящего от его имени Сальвати утверждать, что «мы стараемся облагородить Землю и сделать более совершенной… и в известном смысле поместить ее на небо, откуда ваши философы ее изгнали»[503].

Тем не менее история «низложения» Земли часто подается как разоблачение средневекового чванства. Новое время, напротив, якобы добивается успехов благодаря просвещенной скромности своих ученых. Астрофизик Нил Деграсс Тайсон, самопровозглашенный преемник Карла Сагана, писал, что, когда он смотрит на крошечную Землю во время показа в планетарии, его обуревают такие чувства: «Мне радостно оттого, что работа человеческого мозга в три фунта весом позволила нам найти наше место во Вселенной»[504].

Да, Средневековье не раз забредало в научные тупики. Но и мы от этого не застрахованы. Уже римский земледелец Палладий знал, что свинец ядовит, но мы, несмотря ни на что, вплоть до конца ХХ века прокачивали его через свои автомобили и выпускали в воздух, которым дышим. Уже Бернард Гордонский понимал, что немалая часть болезней возникает из-за медицинских вмешательств, но и мы эту проблему не решили. Конечно, современная наука позволяет нам жить дольше и с таким комфортом, о котором люди Средневековья и помыслить не могли. Но наше самодовольство может стать главным препятствием на пути дальнейшего прогресса. Доктрина «сциентизма», убежденность, что непогрешимые научные методы – единственный путь к надежному знанию, по-своему так же опасна, как и слепая религиозная вера. Пока наукой занимаются люди, она будет страдать от человеческих недостатков. С этой точки зрения ошибки Средних веков могли бы преподать нам урок смирения и заставить искать возможности изменить жизнь к лучшему. Я убежден, что изучение заблуждений и блистательных достижений Средневековья поможет нам по достоинству оценить свершения человечества во всей их невероятной сложности.

По большому счету критерий побед и поражений совершенно неуместен. Тот факт, что мыслительный процесс – и научные компетенции – средневековых ученых не настолько отличны от наших, как мы себе, возможно, представляли, может побудить нас мерить прошлое сегодняшней меркой. Но мы не должны ставить Средним векам плюсики, оценивая, насколько людям той эпохи удалось уподобиться нам, – и тому есть две очевидные причины. Во-первых, они не стремились быть похожими на нас. Средневековых ученых не интересовало устройство мира с чисто механической точки зрения, они стремились постичь живой космос, в котором есть Бог. Даже если они рассматривали Вселенную как предсказуемо функционирующий механизм, они больше интересовались не тем, как она работает, но почему. Мы, не задумываясь, повторяем, что наука объясняет, почему природа такова, какова она есть, но мы часто путаем «почему» и «как». Все родители знают, что за каждым «почему» их малыша последует еще одно «почему». Люди Средневековья надеялись проследить эту цепочку вопросов до самого чуда Творения и определить, какое место в нем отведено человечеству. Мы-то не считаем себя отсталыми, хотя – как и люди Средневековья – прекрасно знаем, что существуют вопросы, на которые у нас пока нет ответа. И нам бы не понравилось, если бы будущие поколения не принимали нас всерьез из-за того, что мы не ответили на вопросы, которые перед собой не ставили, – да, вероятно, и не могли поставить.

Но даже если бы средневековые ученые вообще не набрали плюсов, даже если бы им совершенно не удалось стать похожими на нас, даже если бы они действительно считали мир плоским, – они интересовали бы нас не меньше. Цель этой книги – рассказать историю средневековой науки, рисуя ее не столько эпизодом в долгой истории познания с древности до наших дней, сколько неотъемлемой частью жизни и культуры Средних веков. Мы узнали, какое место занимала наука в литературе и искусстве, в музыке и религии. Раз за разом люди Средневековья давали понять, что не выделяют свою науку в особую сферу, как это принято сегодня. В те дни наука тесно сплеталась с другими видами мышления и деятельности. Наблюдая за монахом, который следит, как звезды в ночной тиши поднимаются над плавной аркой романского окна, за городским ремесленником, который выковывает из меди изогнутый язычок Сириуса, мы видим, какое место занимала наука в повседневности Средневековья. Вот почему им так важны были мельчайшие детали: от цвета мочи пациента до девятого знака дробной части шестидесятеричной дроби в таблице апогеев. Листая прекрасно иллюстрированный бестиарий и рассматривая миниатюру со слонихой, рожающей в воде, чтобы слоненок не попал в лапы дракона, мы можем прочесть, что эта сценка символизирует Еву, спасающуюся от соблазняющего ее змея, – а можем просто восхититься силой средневекового воображения и талантом средневековых авторов и художников. В любом случае деятельный интерес к миру природы был неотъемлемой частью средневековой жизни (что запросто можно упустить из виду, если читать только истории о королях и битвах). Даже монахам, уединившимся в кельях, чтобы помедитировать над священными текстами, нужно было начинать с чего-то конкретного. Заземлиться, найти свое место во времени и пространстве – неплохая отправная точка для выхода за пределы чувственного опыта.

Но вернемся к нашему монаху. Похоже, когда Джон Вествик писал инструкции к своему экваториуму, его жизненный путь близился к концу. В попытках отыскать последний из оставленных им следов мы отправимся в закрытый читальный зал Ватиканского архива. (Или заполним формуляр, внесем небольшую плату и получим по электронной почте несколько отсканированных страниц.) За два дня до майских ид 1397 года регистратор собора Святого Петра сделал запись в папском реестре. Он вписал свое имя, Никола из Беневенто, и подтвердил получение тридцати grossi, мелких серебряных монет достоинством в четыре пенса, названных так из-за их большого размера. Папа Бонифаций, написал Никола, шлет официальное приветствие «своему возлюбленному сыну Джону Вествику, монаху монастыря Святого Альбана, ордена Святого Бенедикта в Линкольнском диоцезе». Строка, где упомянут Джон, разместилась среди помеченных той же датой записей с именами других сент-олбанских монахов: одна из более чем 500 записей с упоминанием священнослужителей и мирян, мужчин и женщин со всех уголков Англии – за год их