Были у Машки-Шарабана и иные не столь безобидные «слабости». Например, к жгучим брюнетам – причем романы с ними она вертела без всякой маскировки. Первое время об этих «слабостях» атаманши приближенные Григория Михайловича пробовали осторожно докладывать самому супругу, однако его реакция была столь же бурной, сколько и противоестественной. Поручик Новиков, к примеру, хоть и прошел с Семеновым всю Гражданскую, и под одной шинелькой с верховным спал, при попытке «открыть глаза» атаману на очередной громкий адюльтер Машки, получил пулю ровно между смоляных бровей.

Малое время спустя рискнул обратить внимание его высокопревосходительства на поведение его супруги один из прикормленных журналистов – а потом все присутствие наблюдало, как взбешенный атаман гнался за неразумным через анфиладу комнат штаба, стреляя ему под ноги и заставляя тем самым высоко подпрыгивать и взбрыкивать ногами.

Штабные и приближенные сделали из двух уроков вполне очевидный вывод и больше «расстраивать» верховного поведением супруги не пытались. Злословия при этом избежать, разумеется, не удалось: не только полковницы, но и мужчины возмущенно перешептывались о подробностях того, что Машка позорит и дискредитирует не только самого атамана, но и весь его штаб. А то и выше подымай – все Белое движение!

Сказать, что атаман был вовсе дурачком, не видящим откровенных адюльтеров супруги, было никак нельзя. Знал, видел – но по каким-то одному ему ведомым причинам, предпочитал на «шалости» благоверной закрывать глаза.

А Машка-Шарабан продолжала все больше и больше с упоением осваиваться с ролью светской «жрицы любви». Подаренный ей Семеновым бронепоезд (!) она, к примеру, велела выкрасить в желто-канареечный цвет, под лампасы Григория Михайловича, и с удовольствием на нем каталась. Причем изобрела свой способ общения с машинистом: тому было велено выставить над своей будкой большой железный щит, в который мадам Семенова время от времени стреляла из подаренного тем же Семушкой револьвера с перламутровыми накладками. Звякнет над головой машиниста попавшая в щит пуля единожды – надобно остановиться. Два-три раза загремит от попаданий щит – пропало дело! Тогда только успевай подбрасывать в топку дров: мадам, пропади она пропадом, желает кататься с ветерком!

А еще взяла на себя Мария Михайловна Семенова непростые хлопоты вселенской заступницы и просительницы: сам-то Верховный был крутенек и на попытки подношений по поводу и без повода реагировал весьма болезненно. Чуть чего, хватался за револьвер и безжалостно открывал огонь по неразумным ходокам, норовившим попросить атамана о «безделице» – дать вагон-два для эвакуации семейства или, скажем, пожаловаться на ущерб, причиненный господами офицерами где-нибудь в клубе. Последнее было не редкостью: расшалившиеся семеновцы частенько превращали обстановку клубов и кафешантанов в груды обломков.

Со временем просители быстро поняли (а кто не понял – тому подсказали), что в деликатных случаях надлежит обращаться не к самому, боже упаси, а к самой. Машка-Шарабан не брезговала ничем, отдавая, впрочем, предпочтение дорогим мехам и золотым украшениям. Получив подарки, Машка бестрепетно шла к Семенову и запиралась с ним в комнате отдыха за спальней. А там, глядишь, басовитый рык Верховного понемногу стихал, умильное воркование становилось громче, а довольное сопение Семенова завершало дело. Выпорхнув из спальни и оправляя на ходу помятое платье, мадам с сияющими глазами искала просителя и передавала ему выпрошенную размашистую резолюцию Верховного, или успокаивающе давала приложиться к ручке:

– Ну-ну, Вольдемар, успокойтесь, пожалуйста! Григорий Михалыч обещался восстановить ущерб, нанесенный вашей ресторации, из полковой казны! Но вы тоже должны понять, Вольдемар: мальчикам нынче так скучно… Ну, вот и славно, вот и договорились!

И бежала поскорее примерять обновку, часто хвастаясь ею и перед мужем.

Крепко подвыпив (что с атаманом за последнее время случалось все чаще и чаще), Семенов считал своим долгом шепотом объяснять свою «политику всепрощения» ближайшему кругу:

– Да знаю, знаю я все про Машку! Но что тут поделаешь? Она замуж выходила за полководца, за рубаку отчаянного, который одним движением бровей двигал полки и дивизии. А теперь? Тьфу! Она у меня, лапушка, и языки знает, и по философическим вопросом с ней не поспоришь. На фортепьяно играет – все забыть можно, когда слушаешь…

«Дирижируя» вилкой с нанизанным на нее упругим белым грибком, атаман продолжал философствовать:

– Ее душа – это черт знает какая глубина! И какая этой глубине нужна ежедневная подпитка! Она в душе – царевна. Дочь простого иерея – а ты подумай! Какая силища внутри… А я нынче что? Не вояка, не пример для вдохновения. Обабился, задипломатился вконец – вот ей и скучно со мной. Играет, вдохновения ищет, где может…

Атаман безнадежно махнул рукой, и грибок, сорвавшись с вилки, улетел за соседний стол. Недоуменно поглядев на пустую вилку, атаман швырнул ее под стол, взял собеседника за галстук:

– Но – любит, понимаешь, – любит! Я чувствую! Я боюсь ее потерять, и все ей прощаю! Понимаешь, полковник? Все!..

Тут разве поспоришь! Собеседник понимающе кивал, наполнял хрустальные рюмки «двойной очищенной» и торопливо, но со значением предлагал тост:

– За любовь, ваше высокопревосходительство! За нее, великую! За нее, проклятую!

– Эк ты точно сказанул, – умилялся атаман, смахивая с пегого уса слезу. – В самую суть попал – великая и проклятая!

Но любовь любовью, а все расспросы супруги насчет золота и дальнейших планов Семенов то с грубоватой шуткой, то со злинкой пресекал. Уж как Машка-Шарабан не пыталась выведать – сколько в банковских подвалах «злата-серебра» – не получалось!

Еще в конце лета 1919 г. атаман Семенов перебросил все свои казачьи полки в Восточное Забайкалье, отказался от активных военных действий на Амурском и Верхнеудинском направлениях и осел в осточертевшей ему Чите, где установил военную диктатуру. Конечно, его военная мощь значительно усилилась, когда на исходе зимы 1920 г. закончила свой переход от Омска до Читы 30-тысячная армия генерал-лейтенанта Каппеля, любимца адмирала Колчака. Сам Каппель въехал в семеновскую столицу в сосновом гробу, накрытом знаменами его лучших дивизий. Где-то за Нижнеудинском сани, в которых ехал Каппель, провалились в быструю горную реку Кан; через три дня он скончался от воспаления легких.

Смерть Каппеля устраивала Семенова, так как армия генерал-лейтенанта переходила под его начало. Но более всего Семенов был рад тому обстоятельству, что он стал полноправным и единственным хозяином части золотого запаса Российской империи, которую привезла армия Каппеля. К тому же смерть любимца вынудила адмирала Колчака буквально накануне своего ареста назначить атамана Семенова главнокомандующим всеми вооруженными силами Дальнего Востока. К лету 1920 г. Семенов получил всю полноту гражданской и военной власти в Забайкалье.

Был атаман популярен и в обывательской среде. Со временем, правда, градус популярности понизился, а сам атаман исподволь начал готовиться к бегству из Читы. Однако бежать предстояло не налегке: атамана волновала часть золотого запаса Российской империи, который привезла армия Каппеля, а также немалое количество читинского золота, изъятое семеновцами из подвалов читинских банков еще в июле 1918 года.