На пробах он покорил всех, показав одну сцену из «Полуночного экспресса» и телефонную сцену из «The Wall». Умасленный Аланом Паркером, Боб всего за пару часов из сдержанного новичка преобразился в мелодраматического трагика. Одна беда: лишь позднее он осознал, что в фильме у него почти нет реплик.

Съемки фильма оказались под угрозой, когда застопорились переговоры с менеджментом Боба о деталях его контракта. Едва ответственная персона наконец-то приземлилась в Лондонском аэропорту, ее тут же задержали и увезли на допрос. Но хотя всевозможные контрактные вопросы не были улажены, Боб самоотверженно приступил к работе.

Несмотря на свои сомнения, Боб, по словам Алана, отдал роли все, что только мог. Для одной сцены он даже готов был сбрить брови. Плавать Боб не умел, и, опять-таки по словам Алана, «сцены утопления в бассейне на крыше дались ему легко – они были совершенно подлинными». Пожаловался Боб лишь однажды, когда холодной ночью во время съемок на старой кондитерской фабрике в Хаммерсмите ему пришлось раздеться, после чего его обмазали розовой слизью и велели превратиться в фашиста.

Для съемок построили два немецких бомбардировщика «штука» – один пропал без вести где-то над западным побережьем Англии, другой по сей день висит у меня в кабинете.

Войска на Сонтон-Сэндз.

Сцены на поле боя снимались на Сонтон-Сэндз в Девоне. Этот замечательно полезный пляж подарил нам некоторое число задних планов, включая койки с конверта альбома «A Momentary Lapse of Reason». Один из макетов немецкого бомбардировщика «штука», вдвое меньше настоящего размера, под управлением опытного пилота, сыграл свою роль прекрасно. Другой потерпел катастрофу, и его поглотило море. Припоминаю одно раннее утро в песках, когда во мгле и дыму сражения мы возрадовались, узрев сервировочный столик на колесиках, которым поставщик провизии мужественно маневрировал по дюнам, чтобы мы безопасно подкрепились чаем и бутербродами с беконом.

Другим знатным местом для съемок стал Королевский садоводческий зал в Лондоне – там две тысячи скинхедов были рекрутированы изображать толпу на рок-концерте пополам с политическим митингом. Склонность пропивать гонорары в ближайших довольно дорогих барах и ненависть к форменной одежде (пусть даже на несчастных статистах) обеспечила весьма оживленную атмосферу на грани угрозы жизни. На хореографа Джиллиан Грегори легла невозможная задача – обучить скинхедов простейшим танцевальным па. Два часа Джиллиан упрощала танец, понижая уровень сложности, а потом сдалась. Увы, военная четкость, которой она добивалась, оказалась недостижима: если посмотреть на результат, видно, что они делают что-то такое в унисон, вопрос только в том – что?

У Алана Паркера сохранилось одно воспоминание о Стиве О’Рурке. Во время постпродакшн Стив разговаривал по телефону из конторы Алана, бунгало в садах студии Pinewood. Звонил ему Роджер из главного здания. Стив побежал было к нему, но «со своим плохим зрением не разглядел стеклянных дверей, которые вдребезги разбились, когда он их протаранил. Стив сильно порезался, потерял сознание и рухнул. Открыв глаза, он увидел мою секретаршу Энджи, которая нежно вынимала из его лица осколки. Стив влюбился тут же и в конечном итоге на ней женился».

Я убежден, что Алан был лучшей кандидатурой для этой работы. И вообще-то, временами он прислушивался к тому, что говорили или предлагали другие. У меня по-прежнему хранится небольшой контейнер с пленкой, который он мне послал. Мы с Аланом некоторое время спорили о кадрах, где мальчик стоит на пляже, – я считал, они чуток вычурные. В контейнере лежала пленка с этими кадрами и записка со словами: «О’кей, твоя взяла». Алан не помнит, чтобы у них с Роджером часто случались творческие разногласия из-за материала (получившимся фильмом он страшно горд), но признает, что из-за проблем, которые возникают при столкновении двух очень сильных эго, нередко был несчастен. Табличка на двери Алана в Pinewood гласила: «Just Another Prick on the Wall»[30].

Стив как исполнительный продюсер отвечал за то, чтобы мы пережили финансовые катастрофы кинопроизводства. «Что касается расходов, – говорит Алан, – кто-то сказал мне, что Стив О’Рурк занес стоимость производства анимации в такое количество гроссбухов, что ими можно было забить целую полку в книжном „Фойлз“». Изначально мы рисковали выложить за фильм два миллиона долларов (все наши доходы с продажи альбома «The Wall»), но в итоге Дэвид Бегельман из MGM гарантировал десять миллионов, которые нам требовались. Бернд Айхингер из Neue Constantin Film дал еще два миллиона, а Goldcrest Films через финансистов Lazard предоставила деньги на реальное производство. К несчастью для Goldcrest, компания была ликвидирована, как раз когда мы собрались выплатить причитающуюся ей часть прибыли, но позднее, в 1994 году, Джейк Эбберт, бывший президент Goldcrest, позвонил нам и мы дали ему два бесплатных билета на шоу в Канаде.

Боб Гелдоф в роли Пинка. В своей автобиографии «И это всё?» Боб рассказывает историю об одной сцене из фильма, когда некая американская актриса, обученная системе Станиславского, должна была показать, что боится Пинка. Актриса спросила у Алана Паркера, какова тут ее мотивация. «Деньги», – со вздохом ответил Алан. Я так понял, сцену сняли следующим же дублем.

Алан Паркер припоминает, как они со Стивом впервые предложили фильм MGM (Алан недавно снял для них фильм «Слава»): Дэвид Бегельман «сказал, что вверяет мне миллионы долларов инвестиций, хотя понятия не имеет, о чем фильм. Более того, об этом не имел понятия и его восемнадцатилетний сын, который был фанатом „Пинк Флойд“. Мы трое договорились, пожали Бегельману руку, и я сказал: „Не волнуйтесь, Дэвид, вы можете нам доверять, потому что мы обращаемся с чужими деньгами как со своими“». Уже в лифте Стив заметил, что, пожалуй, эта ремарка была неуместной: Дэвида Бегельмана выгнали с предыдущего поста президента Columbia Records, обвинив в присвоении чека на 60 000 долларов.

Саундтрек к фильму так и не вышел – отчасти потому, что он неизбежно стал бы копией оригинальной пластинки. Однако там были кое-какие интересные версии песен в собственных интерпретациях Боба Гелдофа.

В 1982 году в разных залах прошли премьеры – включая поздний вечерний показ на Каннском кинофестивале; вышло особенно хорошо, потому что совпало по времени с Гран-при Монако, и в качестве гостя я привел не кого-нибудь, а Джеймса Ханта. Звуковую систему в старом Дворце фестивалей усовершенствовали, подключив склады «Британия-роу». Когда зазвучала музыка, с потолка посыпалась штукатурка и все заволокло пеленой пыли и краски. Алан Паркер вспоминает, что на каннском показе был Стивен Спилберг: «Когда все закончилось и вспыхнул свет, он поглядел на меня с бесконечной жалостью и пожал плечами, словно бы говоря: „Это что была за херня?“»