Ответом стало изгнание. С расторопностью, которой позавидовали бы Великие Грабители Поезда, мы за две-три недели собрали манатки и смылись. Мы сочли, что так будет лучше всего. Правила налогового резидентства предписывали покинуть Британию до 6 апреля 1979 года и не возвращаться раньше 5 апреля года следующего, даже с кратчайшими визитами. Вообще-то, многие рок-группы с восторгом цеплялись за вариант изгнания и благодарно пользовались очевидной щедростью властей. В нашем случае другого выхода и не было. На более поздних гастролях мы научились извлекать преимущество из возможности жить за границей дольше года при условии нескольких разрешенных визитов на родину (эту уловку первоначально ввело лейбористское правительство в 1970-х годах для поощрения экспорта и благоприятствования нефтяникам, работавшим на Ближнем Востоке).

Невозможно было отказаться от перспективы не только годичной свободы от уплаты налогов, но и нового музыкального старта подальше от разных адвокатов и бухгалтеров. В любом случае Боб считал, что комфортная семейная жизнь, которой мы все наслаждались в Британии, только мешает созданию бескомпромиссного рок-шедевра. Мы почти радовались заморскому побегу. Подобно скверным детям, разбросавшим игрушки, мы оставили за спиной финансовый беспорядок, чтобы вместо нас прибрались профессионалы.

Пока мы работали за границей, наши консультанты разобрали по винтикам наше гастрольное партнерство – рудимент идеалов Blackhill – и реконструировали его по результатам переговоров с леди и джентльменами из Налоговой службы Великобритании. В какой-то момент, припоминает Найджел Истеуэй, одобрения налоговиков дожидались двести комплектов отчетности – вот каков был масштаб проблем. Мы едва могли пробиться на «Британия-роу» сквозь плотные ряды бухгалтеров, однако сделка, которую все эти люди организовали, еле покрыла их зарплату. Чтобы обеспечить нам дополнительный доход, Стив О’Рурк и Питер Барнс обсуждали крупный издательский договор с Chappell.

Студия во Франции, где мы приступили к работе и заложили фундамент «The Wall», называлась Super Bear. Годом раньше и Дэвид, и Рик работали там над сольными проектами, и им понравилась атмосфера. Студия располагалась высоко в Приморских Альпах, примерно в получасе езды от Ниццы, рядом с небольшой деревенькой. Там был свой теннисный корт, бассейн и много места для отдыха. Мы перемежали работу теннисом и периодическими поездками в злачные места Ниццы – относительно долгая дорога не способствовала частым набегам.

Мы с Риком жили прямо в Super Bear, а Роджер и Дэвид сняли виллы поблизости. Тем временем Боб Эзрин остановился в Ницце, в роскошном отеле «Негреско». Обедать с Бобом было все равно что трапезничать с особой королевских кровей. В ресторане отеля Боб был на короткой ноге с метрдотелем, который, по известному выражению, лип к Бобу, как дешевый костюм под дождем. Насладившись потрясающей кухней с мишленовскими тремя звездами, мы бурно благодарили Боба, пока он щедро подписывал счет. Лишь на полпути обратно в горы – вероятно, все еще находясь под воздействием выдержанных вин, предложенных сомелье, – мы вдруг понимали, что, по сути, оплатили счет сами.

Ранние эскизы Марка Фишера для шоу «The Wall». Пока записывался альбом, то есть сильно заранее, Марк Фишер, прежде уже работавший с надувными свиньями во время тура «Animals», уехал на юг Франции, и когда шоу дали зеленый свет, дело было только за созданием трехмерных версий его рисунков – не нужно было, катастрофически опаздывая, начинать с нуля. Марк в конце 1960-х посещал училище Архитектурной ассоциации в Лондоне и даже подписал Pink Floyd для выступления на одной вечеринке в 1966 году, где, как он припоминает, нам заплатили меньше, чем группе The Bonzo Dog Doo-Dah Band.

Отношения со временем были у Боба, мягко говоря, беспорядочными, однако странным образом его вечные опоздания – каждый день он оправдывался все изобретательнее и все менее убедительно – помогли нам сплотиться: Боб стал неизменной мишенью нашего язвительного негодования. Это было классно – мы будто снова оказались на гастролях.

В Super Bear я довольно быстро записал свои барабаны и в основном проводил время в роли заинтересованного наблюдателя. Роджер снял большую виллу близ Ванса – и со временем я туда переехал, поскольку жилые помещения на студии, хотя и прелестные, смахивали на любопытную смесь школы-интерната и «Экспрессо Бонго». Каждый день мы проезжали от виллы до студии сорок миль. За одиннадцать недель мы на двоих с Роджером износили на моей «феррари-дейтоне» два комплекта шин.

Когда партии ударных были готовы, меня отпустили в Ле-Ман. Я отдал Роджеру на хранение свои золотые часы «Ролекс», презент от фирмы EMI за десять лет не столь уж тяжкого труда (Роджер мне их потом вернул), и мы со Стивом махнули на уик-энд поучаствовать в гонках. На самом деле вышло нешуточное приключение. Это был мой первый реальный опыт автогонок, и так уж получилось, что в тему я погрузился сразу на глубину капитана Немо. Несколькими месяцами ранее я сумел пройти краткие тестовые гонки на двухлитровой «лоле» с гоночной командой Дорсета, но еще никогда мне не доводилось развивать таких скоростей, как на пятимильной прямой Мюльсанн, и участвовать в ночных гонках. Это было восхитительно – мчишься со скоростью под 200 миль в час, а затем тебя обходит «порше», который делает на 40 миль в час больше.

Тот факт, что некоторые мои конкуренты были чемпионами автогонок мирового класса, только прибавлял полезного опыта, а паддок стал гоночным эквивалентом закулисья в Вудстоке. Ле-Ман – замечательная гонка, у любителей почти не осталось других возможностей соревноваться с большими мастерами и при этом надеяться на приз. «Лола» шла безупречно, и испугался я только один раз, во время квалификации, когда слишком высоко высунулся над ветровым стеклом. Шлем попал в воздушный поток, и на секунду мне показалось, что голова сейчас слетит с плеч. К счастью, единственным последствием оказалась недельная боль в шее. Мы не только сумели финишировать – что само по себе считается достижением, – но также добились второго места в своем классе и выиграли по качеству. «Феррари» Стива был на несколько мест впереди. Несомненно, эта гонка стала лучшей формой восстановления сил перед возвращением в Бер-лез-Альп.

Первое отделение уже прошло где-то на две трети, строительные работы идут вовсю. Каждый вечер наша бригада умудрялась достраивать стену примерно за 90 секунд эталонного времени. Мы кое-где раздували музыку, чтобы укладка последнего кирпича совпадала с последней строчкой «Goodbye Cruel World», финальной песни первого отделения.

Меня отпустили с легким сердцем, а вот Рику повезло меньше. Однажды летом, вскоре после Ле-Мана, Дик Эшер из Sony/CBS предложил нам сделку, суля увеличить зарабатываемый нами процент, если мы к концу года сможем выдать законченный альбом. Роджер после консультации с Бобом быстренько все подсчитал и заявил, что это вполне возможно. Решили использовать другую студию милях в пятидесяти от Super Bear под названием Miraval. Владел ею джазовый пианист Жак Лусье, а располагалась она в псевдозамке. Помимо всего прочего, там можно было нырять с крепостных стен и купаться во рву. Все студии трубят о своих уникальных предложениях, но Miraval не переплюнут никакие джакузи. Записывались мы в обеих студиях, причем Бобу приходилось постоянно курсировать туда-сюда. И мало ему было физической дистанции – еще приходилось наводить мосты через ширящуюся пропасть между Дэвидом и Роджером. Невесть как ему удалось не только справиться с этой задачей, но и заставить их обоих работать по максимуму.