Таким «блефом» было предложение Черчилля Сталину о разделе зон влияния на Балканах и в Придунайских областях (что касается Югославии, соотношение должно было быть 50 на 50, причем русские взяли бы под контроль пехоту ЮА, а британцы – морской и военно-воздушный флот)[820]. Иными словами, британский премьер предлагал диктатору то, что у Красной армии либо уже было, либо ей оставалось только руку за этим протянуть, для себя же он потребовал политического влияния на территориях, на которых, за исключением Греции, еще не было английских войск. Сталин, не хотевший без необходимости портить отношения с Западом, принял это предложение и подтвердил Черчиллю, что он не собирается провоцировать большевистские революции в Европе, а в доказательство этого заявления привел свою политику в Румынии, Болгарии и Югославии[821]. Московское соглашение не оказало существенного влияния на развитие событий и оставило лишь поверхностный след даже в памяти английских дипломатов: через четыре года в Foreign Office уже не осталось никого, кто бы помнил его в подробностях. Чего нельзя сказать о югославских руководителях. Тот факт, что за кулисами по отношению к ним плетутся интриги, они заподозрили уже в конце апреля или в начале мая 1944 г., когда Рэндольф Черчилль, вспылив, упомянул о разделе областей влияния между его отцом и «дядей Джоем»[822]. Когда же в ноябре сам Сталин конфиденциально рассказал Карделю о содержании соглашения с Черчиллем, югославы разозлились из-за того, что их страна стала для иностранцев предметом торга, и говорили, что не будут разменной монетой в торговле великих держав[823]. Даже годы спустя они не могли избавиться от ощущения, что те заключают тайные договоры на их счет, и часто упоминали соглашение «fifty-fifty»[824] как доказательство того, что Югославия является предметом алчных устремлений империалистов[825]. Со своей стороны британцы, несмотря на внешний успех предложения Черчилля, не могли примириться с бестактным поведением Тито. Молотов безуспешно пытался успокоить на этот счет министра иностранных дел Идена, высказавшего ему свое возмущение: «Тито – крестьянин, который не понимает политики и склонен к скрытности, поэтому он никому не сообщает о своих планах»[826].

В тот же день, когда в Москве начались переговоры между Черчиллем и Сталиным, Тито телеграфировал Шубашичу и пригласил его вернуться на родину, чтобы сформировать общее правительство. На этот шаг он пошел после двух месяцев колебаний, поскольку только тогда почувствовал, что твердо стоит на ногах, к тому же он знал, что Советский Союз не одобрил бы дальнейшего ухудшения его отношений с Западом. С самого начала встал вопрос о том, какова будет роль короля Петра II при формировании нового правительства, ведь по закону именно он должен был назначить премьера. Но Тито, которому, несомненно, и полагалась эта должность, не был готов принять ее из его рук. В конце концов, по совету Влатко Велебита, выход из тупика нашли, опираясь на практику, применявшуюся в недавний период до совершеннолетия короля: приняли решение о назначении регентов, которым король передаст свои полномочия на то время, пока он остается за границей. После долгих переговоров 1 ноября 1944 г. Тито подписал новое соглашение с Шубашичем, по которому предполагалось назначить регентский совет, состоящий из трех членов, причем двух из них король должен был утвердить по предложению Национального комитета АВНОЮ. Это решение, вместе с обещанием, что в Югославии будет политический плюрализм, должно было обеспечить новому правительству международное признание, в котором оно очень нуждалось, ведь победа была уже на пороге[827]. Когда договоренность была достигнута, следовало получить согласие короля и союзнических сил, что оказалось не так-то просто, ведь отношения между Белградом и Лондоном к концу 1944 г. заметно ухудшились. Соглашение Тито – Шубашича, нанесшее дополнительный удар по монархии, не понравилось и Советскому Союзу, опасавшемуся негативной реакции британцев. Чтобы успокоить Черчилля, Тито и Шубашича пригласили в Москву в надежде, что удастся склонить чашу весов в сторону короля Петра II[828]. Маршал из осторожности отказался от приглашения, потому что ожидал, что Сталин всеми силами постарается убедить его в правильности своей политики, и послал в советскую столицу с Шубашичем Эдварда Карделя. Последнему пришлось выслушать от разъяренного хозяина много горьких слов – Сталин пренебрежительно говорил о партизанской армии, критиковал пятиконечные звезды и красные флаги, твердил, что югославы «не слушают наших инструкторов», требовал хотя бы временного возвращения короля на престол. Несмотря на это, Тито непоколебимо продолжал осуществлять «большевизацию» Югославии[829]. Дома он чувствовал себя невероятно сильным. «В конце войны, – говорил он впоследствии, – мы имели огромную материальную базу революции, классовые враги и моргнуть не смели. И это только потому, что у революции была огромная база, какой до тех пор не было нигде в мире» [830]. И поэтому он не собирался принять соглашение Черчилля и Сталина о разделе сфер влияния в Югославии по формуле «пятьдесят на пятьдесят». Сталин, рассказавший об этом соглашении Карделю и Шубашичу, при этом добавил: «Это значит, что мы в Югославии ничего не можем без них, а они без нас». «Для нас это стало просто дополнительным напоминанием о том, – комментировал Кардель – что мы должны независимо принимать свои решения»[831].

* * *

Тем временем британцы снова выдвинули план военной высадки на Балканском полуострове, которому Черчилль уже два года уделял большое внимание, хотя и не добился успеха. И в этот раз все планы остались только на словах, которые, впрочем, очень обеспокоили югославских вождей, тем более что английские отряды, посланные в начале октября в Грецию, 3 декабря с оружием в руках выступили против коммунистов-партизан, чтобы обеспечить возвращение короля Георга на престол в Афинах. В отличие от Сталина, проводившего чрезвычайно осторожную политику, Тито призывал греческих «левых» упорно сражаться и обещал им военную помощь[832]. Кровавые события в Афинах укрепили в Белграде подозрение, что Черчилль собирается нанести подобный удар и в Югославии, так же как империалисты после Первой мировой войны пытались подавить большевистскую революцию в России[833]. Однако Тито опасался и греческого ирредентизма, так как в то время появилась географическая карта «Великой Греции», в которую были включены почти вся Албания и вся Вардарская Македония[834].