Наступление Красной армии в Сербии коренным образом изменило стратегическую ситуацию на Балканах, оно дало партизанам возможность эффективнее сражаться с немцами и их союзниками в последних битвах за освобождение Югославии. Также необходимо отметить, что Сталин внес решающий вклад как в дело вооружения югославской армии, так и в ее реорганизацию, поскольку он отдал в ее распоряжение ряд специалистов, с помощью которых, по словам Тито, стало возможно организовать «мощную артиллерию, отличную авиацию и танковые части»[799].

В телеграмме, которую Тито послал воинам 3-го Украинского фронта по поводу освобождения Белграда, говорилось: «Ваша кровь и кровь бойцов НОЛЮ, пролитая в совместной борьбе против общего врага, навсегда укрепит братство народов Югославии с народами Советского Союза»[800]. За этой риторикой, однако, скрывалась другая реальность. Напряженность в отношениях между югославами и русскими возникала не только по вопросам престижа, но и из-за поведения красноармейцев, которые вели себя в Сербии как в оккупированной стране, грабили, насиловали женщин и убивали мирных жителей. Инцидент, переполнивший чашу терпения, произошел в Чукарице, белградском предместье, где один серб позвал группу красноармейцев на ужин. Когда русские напились, один из гостей, майор по чину, напал на жену хозяина, многодетную мать. Муж встал на ее защиту, и русские вышвырнули его из дома, а жену изнасиловали семь человек. После этого супруги повесились. Это событие вызвало в Белграде настоящее ожесточение, так что Тито был вынужден сделать официальное заявление генералу Корнееву. «От имени советского правительства я выражаю протест против подобных инсинуаций по отношению к Красной армии», – ответил тот. «Факт, – озабоченно рассказывал Джилас, присутствовавший на встрече, – что наши враги используют эти происшествия. Поступки воинов Красной армии они сравнивают с поведением английских офицеров, которые не позволяют себе таких бесчинств»[801]. В конце октября Тито как можно более осторожно сообщил о проблеме самому Сталину, говоря, что это его коммунистический долг, и к тому же упомянул о том, что Красная армия не выполняет договоренности о том, что отдаст народно-освободительной армии военную добычу, захваченную в Белграде. Из 500 конфискованных грузовиков и автомобилей югославской армии удалось удержать только 6. Тито попросил Сталина послать ему несколько тысяч грузовиков для нужд армии на Сремском фронте и для снабжения городов, жители которых умирают с голода. Сталин резко ответил, что никакой договоренности о передаче «трофеев» не было, и отверг обвинения в адрес советских офицеров и солдат в «отдельных инцидентах и проступках». Их нельзя распространять на всю Красную армию[802]. С того момента его отношение к Югославии и партизанскому движению заметно ухудшилось, на что указывают оскорбительные замечания, которые он вновь и вновь высказывал в разговорах с югославами: «Ваши партизаны слабо сражаются. Не нюхали пороху. Посмотрите на болгар, вот это настоящая армия!» [803] Старания советского командования обуздать своих воинов не увенчались успехом, о чем свидетельствует сообщение американского офицера УСС из Белграда, дошедшее в конце декабря до самого Рузвельта. «Встает вопрос о том, как они (красноармейцы) будут себя вести, когда покинут дружественную и освобожденную Югославию и захватят саму Германию»[804].

Хотя полемика относительно поведения красноармейцев негативно повлияла на советско-югославские отношения, она не могла их серьезно испортить, поскольку этот союз дал возможность партизанам отпраздновать победу не только над немцами и их сербскими приспешниками, но и над своими самыми опасными врагами – четниками. Когда Красная армия вступила в Сербию, Михайлович надеялся, что ему удастся заключить с ее командующими договор о сотрудничестве, и дал своим отрядам соответствующие указания. Не следует забывать, что через Драгишу Васича он имел контакты с Москвой и, по собственному заявлению, поддерживал их вплоть до апреля 1945 г.[805] Русские были готовы принять его помощь, но как только прекратились бои, четников арестовали, затем передали Тито или депортировали в Советский Союз. В такой ситуации Михайловичу не оставалось ничего иного, как с теми отрядами, на которые он еще мог положиться, отступить в Санджак и Боснию и оставить Сербию партизанам. Те, конечно, немедленно постарались укрепить свою власть, и не только в Сербии, но и в других областях Югославии. Те регионы, где партизанское сопротивление развивалось своим особым путем, – в первую очередь это Словения и Хорватия – теперь оказались под свинцовым покровом конформизма и централизма. Чему во многом поспособствовали и советские «инструкторы», как писал Тито Ранковичу, присланные «сверху», чтобы координировать работу ОЗНА в Воеводине, Сербии, Македонии, Черногории, Хорватии и Словении. Складывается впечатление, что Сталин провозглашал одно, а его люди в Югославии делали совсем другое. От Карделя, прибывшего на совещание в Москву в ноябре 1944 г., он требовал, чтобы «югославы ни в коем случае не пускались в какие-либо революционные эксперименты и не подражали советскому режиму»[806]. А советские агенты тем временем учили своих югославских товарищей тому, как их осуществлять. О том, насколько драгоценными были их напутствия, свидетельствуют успехи ОЗНА там, где установилась новая «народная» власть. Первые ощутимые результаты в Банате дала акция против немецкого меньшинства, которое во время войны чуть ли не путем плебисцита присоединилось к нацистам, и его теперь следовало наказать. Тех «швабов», которым не удалось сбежать вместе с конвоями вермахта, ликвидировали, депортировали в Советский Союз или заключили в концентрационные лагеря, а через год выживших изгнали из государства. Вначале этой репрессией руководил сам Тито, что следует из телеграммы, отправленной им 16 октября одному из своих генералов: «Пошли ко мне быстро через Бела-Церкву в Вршац одну из сильнейших дивизий, возможно, Краинскую. Она мне нужна, чтобы очистить Вршац от швабского населения. Храните это в тайне» [807]. Такая же судьба постигла бы и венгерское меньшинство, по локоть замаравшее руки сербской кровью, если бы за него не заступились русские, обосновавшие это тем, что после войны Венгрия станет социалистической и поэтому не стоит портить с ней отношения[808]. На опустевшую землю изгнанных «швабов» власти в последующие годы стали селить людей из горных районов средней Боснии, откуда вышло наибольшее количество партизанских бойцов и, к концу войны, офицерских кадров югославской армии. Естественно, эти миграционные потоки вызывали напряженность, поскольку люди с различными цивилизационными традициями и образом мышления перемешивались между собой[809].