Встреча в Неаполе 12 и 13 августа 1944 г. между Черчиллем в свободной летней рубашке и маршалом «в великолепной золотой и голубой» форме, подходящей для русского, а не для южноитальянского климата, была ненамного более плодотворной, чем встречи с Вильсоном и Александером[764].

Британский премьер был полон аристократического сарказма – не только из-за одежды Тито, но и из-за его чрезмерной недоверчивости. Впоследствии он писал в своих воспоминаниях: «Маршал, которого сопровождали два личных телохранителя сурового вида, каждый с автоматом, хотел взять их с собой на случай предательства с нашей стороны. Мы с большим трудом отговорили его от этого и предложили, чтобы взамен он взял их с собой на ужин…»[765] Но Тито, видимо, не заметил его иронии, больше его потрясло то, что Черчилль принял его со слезами на глазах и сказал: «Вы первый человек из порабощенной Европы, которого я встретил», а также его уверения, что он сам хотел бы посетить Югославию, если бы не был для этого слишком стар и слишком толст. И позже, несмотря на скептицизм товарищей, Тито не скрывал удовлетворения и гордости от того, что Черчилль принял его так сердечно [766]. Хотя он и не чувствовал себя совершенно свободно во время первого выступления в высших кругах мировой политики, но не потерял голову и искусно отстаивал свои интересы. Была заключена принципиальная договоренность военного характера о возможном сотрудничестве в северной Адриатике, причем Черчилль не мог не заметить, что Тито старается избежать его влияния, и это несмотря на все заверения, что он не собирается после войны ввести в Югославии коммунистический режим. Уже то, что он решительно отвергал монархию, вызывало сомнения в искренности этих утверждений. Черчилля беспокоило не только будущее Югославии, но еще больше – развитие событий в дунайско-балканской Европе. Ведь было ясно, что Сталин хочет развязать себе руки в этом регионе и не станет принимать во внимание британские интересы. Поэтому британский премьер открыто сказал Тито, что его правительство будет возражать против создания Балканской конфедерации между Югославией, Болгарией, Албанией и Грецией, о которой уже заходила речь[767]. В отношении Триеста и Истрии Черчилль был категоричен. «Он согласился, что нам принадлежит Истрия, за исключением Триеста. Не сказал, что он будет принадлежать итальянцам. Он сказал мне только, что Триест и Пула нужны им для вторжения в Австрию»[768].

Чтобы успокоить Черчилля, Тито по возвращении на Вис опубликовал декларацию, в которой говорилось: «Народно-освободительное движение Югославии по своей сути является всенародным, национальным и демократическим. Поэтому я снова подчеркиваю, что руководство народноосвободительного движения ставит перед собой единственную и важнейшую цель – борьбу против оккупантов и их холопов и образование демократической федеративной Югославии, а не установление коммунизма, в чем обвиняют нас наши враги»[769]. Взамен король Петр II в конце августа под нажимом Черчилля издал декрет, которым признал Тито единственным руководителем вооруженных сил в Югославии и сместил Дражу Михайловича с поста главнокомандующего. Тот отказался подчиниться решению и даже выпустил приказ, запрещавший проведение всеобщей мобилизации, который, впрочем, не возымел эффекта из-за великих событий, произошедших на Восточном фронте. За две недели, с 23 августа по 8 сентября, Красная армия добилась ряда решительных успехов: в конце августа в Румынии пало про-нацистское правительство генерала Антонеску, а король Михай предложил Советскому Союзу и западным союзникам заключить мир. Через несколько дней Красная армия уже была в Бухаресте. 5 сентября Советский Союз объявил войну Болгарии, которая вовсе не пыталась обороняться, а совершила неожиданный поворот и объявила войну Германии, своей вчерашней союзнице. Короче говоря, за 14 дней Красная армия продвинулась вперед на целых 500 км, частично окружила Сербию с востока и полностью изменила соотношение сил на Балканах.

Уже после приезда на остров Вис Тито назначил руководителем Главного штаба Сербии Кочу Поповича, и тот переформировал партизанские подразделения в области, дав им новый импульс к развитию. Как уже говорилось ранее, Тито был убежден, что для укрепления его власти Сербия имеет первостепенное значение. На югославском фронте Верховный штаб начал формировать особую дивизию, которая наконец должна была нанести удар по оккупированной Сербии[770]. Еще до встречи с Черчиллем Тито был совершенно уверен, что для утверждения его власти наибольшее значение имеет Сербия, и что именно этой цели нужно подчинить все другие интересы. «Там мы должны, – говорил он, – решить вопросы о государственном устройстве, о лондонском эмигрантском правительстве и, прежде всего, вопрос о короле»[771]. В июле он направил новые мощные силы в восточную Боснию и Санджак, а в начале августа ударная группа дивизий из Черногории и Санджака пересекла реку Ибар и захватила горный массив Копаоник. Тем временем Первая пролетарская дивизия 24 августа пробилась к Златибору и продолжила наступление по направлению к Ужице и Пожеге. В южной Сербии также создавались и шли в наступление новые бригады[772]. Тито ощущал уверенность в себе, укрепившуюся благодаря этим известиям, а главным образом – убежденность, что он может рассчитывать на Советский Союз, и выразил эти чувства в своей речи на Висе 12 сентября 1944 г. на смотре отрядов Первой далматинской ударной бригады. На этот раз он ясно заявил, что Югославию не устраивают западные границы, установленные после 1918 г., и она требует от Италии и Австрии их нового передела. Повторяя лозунг, который впервые выдвинул Прежихов Воранц еще в 1942 г., он заявил: «Мы чужого не хотим, но и своего не отдадим!»[773]

Приближение советских войск к югославским границам он отметил манифестом, в котором с воодушевлением приветствовал «долгожданный день», и принял судьбоносное решение, которое предлагал еще в своем первом письме к Сталину 5 июля 1944 г.: он поедет в Москву, чтобы вместе с ним согласовать вступление Красной армии в Сербию и тем самым одним махом достичь двух целей – власти над ключевыми для господства в Югославии территориями и победы революции. И этим раз и навсегда перечеркивались планы западных союзников сохранить Сербию как оплот Карагеоргиевичей [774].