Поскольку Тито не мог рассчитывать на такой идеологический авторитет, какой имели Ленин и Сталин, ему пришлось создавать себе харизму демонстрацией силы, в которую включался и роскошный образ жизни. Но дело было не только в этом, но и в настоящей страсти к богатству, которой он полностью предался, хотя и пытался это скрыть[860]. При проведении грабежей он мог рассчитывать на помощь сотрудника НКВД Ивана Краячича – Стево, имевшего схожие вкусы. Об этом красноречиво свидетельствуют письма, который последний посылал ему в первые послевоенные годы: «Дорогой Старый, посылаю тебе три ремня и золотую табакерку, а также два ожерелья. Думаю, ты сможешь их кому-нибудь подарить, когда приедешь наверх (в Москву). Специалисты утверждают, что пальто из этого серого материала выйдет очень хорошее, и я посылаю тебе три метра на тренчкот». И еще: «Посылаю тебе также два золотых портсигара, настольный и карманный. Думаю, что настольный очень украсит тумбочку в твоей спальне»[861].

У Тито были автомобили, полученные от Сталина и Хрущева, роллс-ройсы, о которых говорили, что один ему подарила английская королева, а другой – Словения, не говоря уж о мерседесе, «унаследованном» от Анте Павелича или от генерала Лёра. Он владел каретами, яхтой «Галеб», парусником короля Александра Карагеоргиевича, огромной коллекцией скульптур, картин, ковров и других музейных предметов[862]. Благодаря такому стилю жизни, наводящему на мысли о каком-нибудь габсбургском эрцгерцоге, естественно, изменился и его внешний облик. Если во время партизанской борьбы он своей фигурой и прежде всего словно высеченным из камня лицом напоминал хищную птицу, то «на свободе» он быстро располнел и стал похож на какого-нибудь добродушного куманька. «Издали, – писал дипломат

Богдан Радица, вскоре после войны сбежавший на Запад, – он был очень похож на Стоядиновича (довоенного премьера. – Й.П.). В Белграде его называют “Геринг”, а в Загребе – “Титлер”»[863].

Сначала его зарплата была скромной, совсем символической, причем никто не контролировал стоимость «двора» (официально – «маршальства»), ведь не было ни малейших различий между личными и общественными расходами. Лишь в конце 1952 г., за три недели до выборов на пост президента республики, Служба социального обеспечения определила рабочий стаж Тито: учитывая годы официальной работы, нелегальной работы и войны, с 26 мая 1908 по 7 марта 1945 г. он составил 36 лет, 9 месяцев и 13 дней[864]. В соответствии с 220-м параграфом Конституции 1963 г., в котором шла речь о президенте республики, ему для выполнения его функций была одобрена ежемесячная не облагаемая налогом сумма в 40 тыс. динаров. Через два года Союзная скупщина увеличила ее до 550 тыс. динаров, а через два года еще удвоила. С 1 января 1967 г. он получал 10 тыс. динаров в месяц на представительские расходы, с 7 января эту месячную сумму повысили еще на тысячу динаров. Как верховный главнокомандующий он получал с 1970 г. на расходы 10 тыс. динаров ежемесячно, а помимо этого коммунальная служба социального обеспечения выплачивала ему с 1965 г. дополнительные пособия на внуков Йожека и Златицу, тогда как сына Александра (Мишу) вычеркнули из списков[865].

Что касается расходов на строительство протокольных объектов для президента, охрану, поездки по стране и по миру и «на другое», то для них выделялся специальный бюджет, средства для которого брали из государственных резервов. Генеральный секретариат президента, выплачивавший зарплаты Тито и его персоналу, не имел доступа к этому бюджету. Он находился в ведении генерала Милана Жежеля, народного героя и командующего гвардией, серба из Лики, который во время войны был девять раз ранен и, по словам Луиса Адамича, просто обожал Тито[866]. При этом следует отметить, что Тито стоил государству намного больше, чем король Александр, хотя тот и имел среди монархов мира самый большой после японского императора цивильный лист. Владимир Попович, в начале 1960-х гг. ведавший бюджетом Тито, утверждал, что в 1961 г. ежедневные расходы на содержание двора составляли около одного миллиарда ста миллионов динаров[867]. Он чрезмерно увлекался драгоценностями. Достаточно сказать, что на его фуражке был государственный герб из чистого золота, что он пользовался золотым письменным прибором и по-прежнему носил на пальце перстень с крупным бриллиантом.

Чтобы оправдать эту мелкобуржуазную привычку, он утверждал, что это тот перстень, который он купил перед войной в Москве как резерв на случай финансовых трудностей. На самом деле, как утверждает Джилас, тот перстень соскользнул с его исхудавшего пальца во время наступления «Шварц». Тот же, который он носил после войны и который был у него на пальце на фотографии, снятой для обложки его биографии, написанной в 1952 г. для американского журнала Life Владимиром Дедиером, вовсе не являлся запасом на крайний случай. Он получил его в дар от советского правительства в ответ на высказанное им пожелание, когда посетил Москву весной 1946 г.[868]

Он заказал для себя маршальскую форму, которую декорировал при помощи группы стилистов, в ней он регулярно появлялся на встречах с офицерами, а также в тех случаях, когда хотел подчеркнуть, что за ним армия. Когда однажды Владимир Дедиер спросил его, почему он уделяет такое внимание формам, Тито немного резко ответил, что никогда бы их не носил, если бы все югославы были интеллектуалами: «К сожалению, большинство наших людей – крестьяне, и ты не знаешь, насколько в деревнях развит культ формы. Каждый крестьянин только и мечтает о том, чтобы его ребенок поступил на государственную службу, особенно на такую, где носят форму»[869]. Он переодевался по три-четыре раза в день и регулярно принимал ультрафиолетовые ванны, чтобы сохранить загар. Также он привел в порядок зубы, а в конце 1950-х гг., к большому удивлению своих поклонников, начал красить волосы и пожелал сделать себе перманентную ондуляцию, известную под названием «мини-волна». Когда кто-нибудь протягивал ему руку для рукопожатия, то он не пожимал ее, а чуть сдвигал, чтобы вынудить человека спонтанно поклониться[870]. По словам Савки Дабчевич-Кучар, никто не умел так, как он, просто взглядом, манерой протянуть руку, приветствием определить место, на которое хочет тебя поставить. Так он вел себя даже с ближайшими товарищами, например с Бакаричем или с Карделем[871]. «Он всегда коммуницировал не только словами, – говорит далее Савка Дабчевич-Кучар. – Он коммуницировал и выражением лица, манерой речи, взглядом, а прежде всего – осанкой»[872]. «Он ни на мгновение не переставал быть генеральным секретарем Партии, Президентом Республики и Маршалом», – добавляет Добрица Чосич[873].