Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Такая… мальчишеская черта.
Вот, наверное, чем меня так зацепил в свое время Элий – он тоже не умел. И я много дров наломала, прежде чем поняла, что это не самая положительная черта характера, которую уж точно не стоит искать в будущем муже.
Папенька научил меня многим играм, и я очень редко могла его обставить. Но не в «петуха или курицу». Я ведь всегда угадывала.
Всегда.
Сколько их было, этих мелких и незаметных признаков, которые все вместе так и вопили тетеньке, что я ведьма? И я бы и сама догадалась, если бы хоть раз задумалась об этой возможности, но это казалось таким… сказочным. Оглядываясь назад, я понимаю, что мои постоянные выигрыши можно причислить к таким признакам. Я просто знала, какой ответ верный.
И папенька… помню, он весь раскраснелся, стирал пот со лба. То ли тому виной была летняя жара, то ли я сама. Он срывал цветок за цветком – но я все равно угадывала, ни одной ошибки!
Цветок за цветком, цветок за цветком… пока он не сказал раздраженно, по-детски обиженно выпятив губу:
– А вот и не курица! Это просто мак, и все. Цветок такой. Глу-у-упая!
И я тоже выпятила губу, повторяя его слова.
Все-таки я папенькина дочка.
Алиту перекосило.
– Да как ты!.. Это не честно! – взвизгнула она. – Это курица!
– Это цветок! Цветок-цветок-цветок! – я затопала ногами, и, повинуясь мне, маки начали расти, оплетая Алитины ноги. – Это ты жульничаешь, ясно? Ты не угадала! Убирайся!
Алите, которая рвалась вцепиться мне в волосы, было на первый взгляд лет семь, но и я потеряла в этой борьбе лет десять.
Я стояла неподвижно, и маки стали большие-большие, мне по грудь. Стебли оплетали Алитино тело, но трещали, рвались, и я слабела с каждым погибшим цветком.
И я понимала, что надолго меня не хватит. Еще немного, и я уже не смогу удерживать вопящего призрака… Что же, это и будет ничья?
Алита вырвется, вырвет мне когтями глаза, ослепляя, и я больше не смогу увидеть это место; завизжит так, что я оглохну и больше не смогу услышать, как шелестят на ветру маки; сожрет мое тело, чтобы стать сильнее, и я больше не смогу здесь воплотиться…
Разве не этого я хотела, когда карета мчалась к академии?
Все станет так просто, когда я потеряю силу.
Это будет похоже на ничью, но я только выиграю, верно?
Я зажмурилась, когда лопнул последний стебель. Летящая ко мне Алита больше не была похожа на человека, и не была похожа на призрак, и не была даже зверем: это была чистая тьма, это была ненависть, это была голодная злоба. У нее остались когти, зубы и глаза, горящие, залитые кровью; а больше ничего.
И тут меня, маленькую испуганную девочку, подхватили теплые руки.
Щиц заслонил меня, как мать защищает младенца, подставляя свою спину. И Алита вдруг остановилась, зарыскала, не в силах его разглядеть и не в силах увидеть меня в его руках.
– Как ты…
– Маркарет сразу же побежала к твоей тетке, а та оторвала тайе Онни от лекции. Тс-с-с.
Тетенька поверила. Тетенька поверила!
Это… вдохновляло. Это… придавало сил.
Я открыла глаза.
И увидела нашу с Щицем связь. Пульсирующая розоватая нить отходила от его груди чуть повыше сердца.
– Прифрантился, – фыркнула я, без малейшего смущения расстегивая его белейшую рубашку, чтобы рассмотреть мою метку.
– Не ерзай, мне и без того сложно держать иллюзию.
По виску его стекали капли пота. Лицо заострилось, глаза впали. Руки дрожали: держать меня становилось с каждым мгновением все сложнее, а здесь у него не было горба и не было той физической мощи, к которой он уже привык.
– Мы все равно не сможем вечно притворяться очень большим маком, Щиц. Ты не против, если я снова одолжу твою силу? Отпусти, но дай руку.
Он бы все равно долго меня не удержал и лишь поэтому опустил на траву. А потом выпрямился рядом со мной. Невероятно высокий. Помог подняться. Я оказалась ему… ну, по плечо.
– Я могу еще как-то помочь? – спросил он.
– Только сила.
– Можешь пить до дна, если нужно.
Самоотверженно. У него и оставалось-то… совсем чуть-чуть. Пара капель.
Но мне хватит и одной.
– Бабушка, эй!
Сгусток тьмы обернулся ко мне.
Она испоганила мое поле! Растоптанные маки, замерзшие маки, растерзанные маки: как долго мне придется приводить его в порядок?
Щиц положил руку мне на плечо, чтобы оставить мои собственные руки свободными. Я его не просила, но он знал, как надо; с его появления мы не произнесли вслух ни слова и все равно говорили.
И вот я подумала: если бабушка может сожрать меня, то почему бы мне не сожрать бабушку? Что мне мешает?
Только то, что я хорошая?
И Щиц оставил мои руки свободными.
Щиц, поговаривают, съел пряничный домик и не подавился. Злобный колдун, который слишком привык к своей мощи и даже сейчас боится сжать пальцы на моем плече слишком сильно, будто мои кости хрустальные, будто здесь у меня вообще могут сломаться кости.
Я выбрала черного колдуна, обманщика по сути своей, лишь потому, что подобное тянется к подобному. А еще мне это было выгодно.
Я раскинула руки.
– Бабуль!
Тьма уже неслась ко мне, и не нужно было звать ее второй раз; она врезалась мне в грудь, вгрызаясь в сердце.
– Бабуль, – сказала я тихо, – я тебя люблю.
И сжала ее в объятиях.
Мое сердце пропустило удар… другой…
И забилось снова.
Остались только я, Щиц и разоренное поле.
А потом я моргнула…
…и ничего не осталось.
– Нэй Дезовски, ну сколько можно! Ну поешьте хоть! Я посижу.
Голос Щица.
Пробуждение давалось мне нелегко: сознание будто увязло в болоте, и за этот голос я уцепилась, как за протянутую палку.
– Да ты кто вообще, парень? Не помню, чтобы я тебя нанимал.
Теплая рука погладила по голове, убрала прядь со лба. Папенька? Откуда в академии взялся папенька?
– Нэй Дезовски, ну будет вам, будет. Хотите проверить конторские книги?
– А то я так не помню!
– Вы слишком устали, нэй Дезовски, вам правда стоит поесть… а лучше поспать, ну…
– Ну уж нет, сколько можно меня дурачить! Аката! А ну, прикажи принести мне бесовы книги!
– Аферий, мальчик дело говорит, – почему-то прошептала тетенька, – шел бы ты спать, на тебе же лица нет!