Через несколько лет Линдон Джонсон скажет по поводу Вьетнама: «С самого начала я знал, что обречен быть распятым, какой бы путь я ни избрал. Если бы я оставил женщину, которую по-настоящему любил, — Великое общество, чтобы спутаться с сукой-войной на другом конце света, я бы потерял дома все… Но, если бы я бросил Южный Вьетнам с его войной, отдав его в руки коммунистов, меня бы назвали трусом, а мою страну — умиротворителем, и с того момента мы бы ничего больше не могли сделать ни в какой точке земного шара»[324].

Каждый президент наследует «конюшню» своего предшественника и, по крайней мере первое время, вынужден «скакать на его лошадях». Необузданный «скакун войны» был мало подвластен Джонсону. В ту же секунду, когда техасские пули поразили Джона Кеннеди, он превратился в легендарного героя, благородного рыцаря-мученика. Первым делом, встав у руля власти, Джонсон пообещал американскому народу и конгрессу, что обеспечит преемственность политики своего предшественника. Трудно представить, чтобы он мог пообещать что-то другое. Хотя Джонсон с гордостью называл себя неотесанным парнем с техасского ранчо, в глубине души он переживал из-за того, что ему не хватало утонченности Кеннеди и его «придворных», которые подсмеивались над простецкими выражениями Джонсона вроде «Не плюйте в суп — нам еще придется его есть», над его любовью к тушеным бобам с бамией и над его неуклюжими фотографиями вроде той, где он держал за уши своего бигля. Позже, в приступе негодования на людей ДФК, которые, как он считал, лишили его поддержки, он сказал, что в 1964 г. ему пришлось «оставить на своих местах всех одиннадцать пастухов»[325] — кабинет Кеннеди.

Если оставить в стороне Вьетнам, бывший вице-президент был гораздо более эффективным политиком, чем бывший командир торпедного катера PT-109. Чего не хватало Джонсону, так это уникального дара Кеннеди сплачивать вокруг себя людей, создавать поразительный дух единства, что в значительной степени позволяет объяснить последующую трагедию его президентства. Американская военная верхушка настороженно относилась к новому президенту, не в последнюю очередь из-за хвастливых рассказов последнего о своих героических подвигах во время Второй мировой войны: так, в одном интервью он заявил, что во время войны заработал себе прозвище Рейдер. Ни для кого не было секретом, что весь боевой опыт Джонсона ограничивался единственным полетом в пассажирском кресле на борту B-26 в 1942 г. в Новую Гвинею, за что генерал Дуглас Макартур наградил техасского конгрессмена одной из сотен сильно потускневших Серебряных звезд.

Никакое наследие Кеннеди не обязывало нового президента бомбить Северный Вьетнам или отправлять полмиллиона американских солдат на Юг. Тем не менее было немыслимым, чтобы в первый же год пребывания у власти — и за год до президентских выборов — Джонсон приказал находящимся в Индокитае американцам упаковать чемоданы и вернуться домой. Ничто из того, что происходило далее, не было неизбежным, однако все дальнейшее проистекало из той данности, что в стране уже находилось 16 000 граждан США, отправленных туда Джоном Кеннеди. Дэвид Нес вспоминал, что перед его отъездом в Сайгон в качестве заместителя посла Лоджа его начальник сказал ему: «Линдон Джонсон не собирается стать президентом, который потерял Вьетнам. Не забывай об этом»[326].

В конце ноября 1963 г. КОВПВ приступило к реализации нового плана, призванного усилить правительственный контроль в дельте Меконга. План предусматривал интенсивные обстрелы сельской местности и провозглашение так называемых зон свободного огня, где разрешалось открывать огонь по любым движущимся объектам. Сельские жители покидали свои деревни и переселялись в городские трущобы вдоль шоссе № 4. Некоторые крестьяне стали носить белую одежду вместо традиционной черной, которую американские пилоты считали партизанским дресс-кодом. Новая агрессивная политика снизила народную поддержку партизан и негативно отразилась на моральном духе последних. К сожалению, хотя сайгонскому режиму удалось временно переиграть коммунистов в запугивании крестьян, оно ничего не сделало ради того, чтобы завоевать хотя бы каплю лояльности собственного народа.

Между тем у военной хунты начались проблемы. Большой Минь правил страной меньше трех месяцев, но уже разочаровал и своих коллег, и американских патронов. В декабре Макнамара посетил Сайгон и был потрясен царившим там хаосом. Американцы были уверены, что Минь, как и Ню до него, проявлял недопустимый интерес к переговорам в Ханое. Генерал скептически относился к программе стратегических поселений и действенности сплошных бомбардировок. 28 января 1964 г. 37-летний генерал Нгуен Кхань облачился в штатскую одежду и, заявив, что ему срочно нужно посетить столичного дантиста, отправился из Хюэ, где располагалась его штаб-квартира, в Сайгон на регулярном рейсе Air Vietnam. В предрассветные утренние часы 30 декабря он переоделся в привычную военную форму и вместе со своим заместителем поехал в штаб-квартиру ВСРВ, где у него была назначена встреча с близким другом — командующим парашютными войсками генералом Чан Тхиен Кхиемом. Они собирались устроить переворот, отстранив от власти хунту во главе с Минем. К своему удивлению, Кхань обнаружил, что в здании штаб-квартиры не горит свет ни в одном окне. Он позвонил Кхьему, чтобы спросить, почему ничего не происходит. «Ох, кажется, я забыл завести будильник, — ответил беспечный заговорщик. — Но не волнуйтесь, у нас все под контролем»[327].

Переворот действительно прошел гладко. На рассвете новый лидер Южного Вьетнама обратился к нации, объявив, что отныне он встает у руля страны, так как генерал Минь и его люди показали себя нерешительными в ведении войны. Смена власти произошла без единого выстрела. Все тот же Лу Конейн убедил свое начальство в необходимости очередного переворота под предлогом того, что Минь якобы все более явно склонялся в пользу нейтрального статуса Вьетнама — сценарий, совершенно неприемлемый для Вашингтона. Макнамара и Лодж считали Нгуен Кханя «самым способным из генералов». Едва ли не первое, что сделал тот, придя к власти, — ликвидировал майора Нгуен Ван Нюнга, убийцу Зьема и Ню. Этот профессиональный палач удостоился профессиональной казни: его заставили стать на колени в саду одной из сайгонских вилл и застрелили выпущенной в затылок единственной пулей.

Смена одного «сильного лидера» другим в течение трех месяцев окончательно деморализовала и дезорганизовала армию и страну. Британский посол Гордон Этерингтон-Смит считал, что США должны были предотвратить переворот: увидев, с какой легкостью Вашингтон поставил крест на Большом Мине, теперь едва ли не любой старший офицер, командующий парой-тройкой полков, мог возомнить себя достойным встать у руля страны. Этерингтон-Смит писал в Лондон: «Судя по всему, те самые качества, которые делают Кханя привлекательным для американцев, — его „бодрость и бойкость“ — отталкивают от него очень многих вьетнамцев»[328].