Снайдер пришел к выводу, что добиться каких-то успехов удалось только тем советникам, которые, в отличие от него, сумели наладить отношения с местными людьми. Фрэнк Скоттон рассказывал, как вскоре после прибытия во Вьетнам он ехал на джипе с американским сержантом, который широко улыбался и радостно махал рукой каждому вьетнамцу, мимо которого они проезжали. Скоттон поинтересовался: к чему такое шоу? На что водитель ответил: «Если я попаду в плен, я хочу, чтобы вьетнамцы помнили меня как большого, тупого и дружелюбного американца»[298]. Бортовой стрелок Эрик Дитрих искренне любил своих товарищей из ВСРВ, многих из которых ему пришлось ранеными вывозить с поля боя. «[Смертельно раненные] умирали тихо, будто бы даже извиняясь за те неудобства, которые они причиняли своей смертью». Но Дитрих признается, что чувствовал себя не в своей тарелке, когда маленький спецназовец-десантник, с которым они сдружились, по вьетнамской привычке пытался держаться с ним за руки. «Его последнее письмо несколько недель колесило по стране, прежде чем нашло меня: „Вот уже месяц я скучаю по тебе. Все время вспоминаю наши последние дни службы. Я никогда их не забуду… Желаю тебе удачи на твоем служебном пути. А когда мы увидимся снова, я расскажу тебе подробности“». «Мне так и не довелось услышать эти „подробности“ — впоследствии печально размышлял Дитрих. — Нгуен Чань Шы, Во Ван Ко, Бонг Нг-Хыу… Что стало со всеми вами? Фам Зя Кау, мой дорогой храбрый друг, который сражался в Дьенбьенфу и после раздела ушел на Юг, — тебе бы я без колебаний доверил свою жизнь, ты всегда в моих молитвах…»[299]

Между тем некоторые американцы были доведены до отчаяния. 1 марта 1964 г. сотрудник дипломатической службы Даг Рэмзи писал домой своим родителям: «Вся структура этого правительства прогнила до самой сердцевины, сверху донизу. Ты дергаешь за рычаг и обнаруживаешь, что от него не тянется никаких веревок, а если тебе удается потянуть за какую-то веревку, на другом ее конце тоже ничего нет… Если только мы не готовы содействовать радикальным изменениям, боюсь, я вынужден согласиться с теми, кто говорит, что нам здесь нечего делать. Если мы не можем предложить вьетнамскому народу ничего лучшего, чем затяжная война… Если мы просто продолжим… поддерживать феодальный режим, который в любом случае обречен… мы не можем ожидать реальной поддержки»[300].

Позже Рэмзи стал помощником Джона Ванна, который уволился из армии и возглавил региональную программу по восстановлению мира в дельте Меконга. Он описывал полковника так: «Он чем-то напоминал кинозвезду Ллойда Бриджеса: у него были небольшие глаза с опущенными вниз уголками, которые словно пронзали вас серо-голубыми лазерными лучами. Говорил он грубоватым голосом с южным вирджинским акцентом. Он был невысокого роста и к 41 году приобрел небольшое брюшко, а его светлые волосы заметно поредели»[301]. Рэмзи был поражен его «животной жизненной энергией», которой хватало на 16 часов кипучей деятельности в сутки, и его цепкой хваткой: «Он хотел знать все обо всем и обо всех. Со своей феноменальной памятью и вниманием к деталям он мог бы быть очень успешным управленцем… если бы не был одержим такой жаждой действий. Про себя он говорил, что в глубине души он — вирджинский реднек, и, вполне вероятно, так оно и было. Его преданность друзьям и ненависть к врагам были абсолютными. Он обладал уникальной способностью заводить связи со всеми, кто мог оказаться ему полезен. Он находился в отличной спортивной форме, мог сделать сальто из положения стоя и профессионально играл в волейбол».

Генерал-лейтенант Фред Вейанд лаконично сказал: «Он был одним из тех, кому бы я доверил свою жизнь». Рэмзи описывал Ванна как человека фанатичной самодисциплины во всем, кроме секса: «У Джона были свои представления о способах расслабиться, например переспать с двумя сестрами за ночь. Когда я попытался его упрекнуть, он предложил мне присоединиться к ним»[302]. Рэмзи был уверен, что при всем своем маниакальном распутстве Ванн всю жизнь искренне любил свою бывшую жену Мэри-Джейн, которой в браке изменял направо и налево. Военный советник капитан Гордон Салливан восхищался его глубокими знаниями вьетнамских реалий и нежеланием «играть в игры», чтобы польстить американским властям. «Он [Ванн] говорил: „Я не собираюсь устраивать цирковое шоу“. Многие критиковали его, но делали это только из зависти».

Мыслящие американцы, такие как Даг Рэмзи, были удручены провалами американской политики, с одной стороны, и возмущены зверствами вьетконговцев — с другой. Последние происходили почти ежедневно: «Они устраивали стрельбу в школьных дворах, чтобы застрелить пару солдат ВСРВ среди полусотни детей; лишали жизни десятки мирных граждан в ресторанах и на улицах, чтобы уничтожить одного-двух американцев; обстреливали из гранатометов мирные поселения, просто чтобы запугать людей; убивали безоружных учителей и военнопленных; расстреливали подруг офицеров ВСРВ, а также самих офицеров»[303]. Рэмзи считал, что программа восстановления мира могла быть успешно реализована только с опорой на небольшие местные группы советников — по образцу коммунистических ячеек.

Однажды они с Фрэнком Скоттоном без предупреждения заехали в деревню недалеко от Сайгона и, зайдя во двор к старосте, обнаружили там группу мужчин в черных «пижамах», очевидно партизан, которые сидели на земле и о чем-то совещались. Те мрачно уставились на прибывших, но не двинулись с места, потому что американцы были вооружены. Деревенский староста заверил тех и других, что, если они будут сохранять спокойствие, ничего неприятного не случится. В конце концов партизаны осознали всю комичность ситуации и даже согласились попозировать для фотографий. Но Рэмзи и Скоттон смогли вздохнуть с облегчением, только когда сели в машину и покинули деревню. Они были отрезвлены, своими глазами увидев, как свободно чувствовали себя партизаны среди бела дня в часе езды на юго-запад от Сайгона.

Несмотря на все сложности и разочарования, Рэмзи, как и Скоттон и Ванн, любил такую жизнь. Отвергая сравнение с Лоуренсом Индокитайским, он предпочитал сравнивать себя со Спартаком, «хотя того в конце концов постигла печальная участь». Он писал: «Как минимум, пребывание во Вьетнаме давало человеку возможность стать „настоящим мачо“ — таким, каким он представлял его в детстве: герой, головорез и авантюрист одновременно, с винтовкой в одной руке и конфетой для детей в другой, днем сражающийся за Бога, Соединенные Штаты, демократию и свободное предпринимательство в стране, где обитает опасный враг, кровь льется рекой, а острые ощущения, награды и повышения по службе сыплются как манна небесная, ночью же пробующий все соблазны, которые только может предложить Сайгон. Как в 1953 г. Том Лерер спел в своей песне „Старый добрый торговец наркотиками“, творить во Вьетнаме добро было увлекательно и прибыльно»[304]. Впрочем, в то время Рэмзи мало слушал сатирические песни: его любимым произведением стал «Военный реквием» Бенджамина Бриттена.