Вскоре Кхань принялся агитировать за вторжение в Северный Вьетнам, выдвигая тот аргумент, что несправедливо обрекать на разрушения и смерть только Юг. Не он один лелеял этот фантастичный план: некоторые сайгонские военные и политики впоследствии утверждали, что Южный Вьетнам мог бы выиграть войну, если бы американцы позволили им нанести удар по Северу. Буй Зием, бывший посол Сайгона в Вашингтоне, также считал, что отказ США от этого варианта предрешил судьбу Южного Вьетнама: чтобы победить, коммунистам нужно было просто продолжать делать то, что они делали[329]. Сторонники радикального плана были правы лишь в одном: Ханой действительно имел важное преимущество в том, что ему не требовалось предпринимать больших усилий для отражения регулярных наземных атак, в то время как его собственные войска свободно передвигались по Лаосу, Камбодже и — в скором времени — Южному Вьетнаму. Но правительство США проявило мудрость и не стало повторять дорогостоящую ошибку, которую совершил Макартур в ноябре 1950 г., когда вознамерился дойти до границы Северной Кореи с Китаем. Сайгонские генералы тешили себя иллюзиями, утверждая, что ВСРВ способны своими силами совершить успешное вторжение, — сделай они это, их бы ждал сокрушительный разгром.

Авантюризм Кханя только усугубил беспокойство Вашингтона, где постепенно начали понимать, что энергичность и бойкость генерала были его единственными достоинствами. Он был заметно глупее смещенного им Миня и хуже понимал свой народ. Даже те американцы, кто считал, что Южным Вьетнамом должны править генералы, начали искать более умного, эффективного, честного — и послушного — кандидата. Последнее требование было самым трудновыполнимым, поскольку единственным способом для любого вьетнамского лидера обеспечить себе уважение народа было дистанцироваться от США. 22-летний будущий офицер Доан Фыонг Хай вначале был сбит с толку и встревожен, когда после переворотов в Сайгоне в их военной академии в Далате четыре раза сменилось руководство, но постепенно приобрел циничный взгляд: «Мы, молодые курсанты, вдруг увидели, что наши старшие офицеры вовсе не были проникнуты духом воинского братства, а вместо этого враждовали друг с другом в погоне за личной выгодой, властью и славой»[330].

В первые месяцы после смены президента США в Вашингтоне, сайгонском посольстве и КОВПВ рассматривались все возможные военные варианты. Ключевым вопросом было: кто будет нашим врагом? На кого именно США следовало обрушить свою военную мощь — на силы Вьетконга, ведущие партизанскую войну в Южном Вьетнаме? Или на Северный Вьетнам, который — до некоторой степени справедливо — считался главным вдохновителем и спонсором этой войны? Объединенный комитет начальников штабов, возглавляемый Максвеллом Тейлором, склонялся к последнему варианту. Среди членов комитета двое придерживались более осторожной позиции — генерал армии Эрл Уилер и адмирал ВМФ Дэвид Макдональд — и двое откровенно ястребиной — генерал ВВС Кертис Лемей, планировщик и организатор бомбардировок Японии в 1945 г., от которых погибло больше людей, чем от атомных бомб, и генерал Уоллес Грин из Корпуса морской пехоты.

Оба считали, что США должны либо задействовать подавляющую силу, либо вообще отказаться от военного вмешательства. Лемей был страстным сторонником стратегической авиации: он был готов применять ее всегда и везде, где только можно. По словам одного из его коллег, он отстаивал свою точку зрения «хриплым резким голосом, время от времени подвывая, как самолетная турбина»[331]. Любые попытки сухопутных сил задействовать собственные боевые вертолеты приводили его в ярость; однажды он едва не вызвал начальника штаба армии на дуэль. «Давайте, летите на этом вашем чертовом Хьюи, а я полечу на F-105, и посмотрим, кто из нас останется в живых! — бушевал он, вытащив изо рта свою неизменную сигару. — Я разнесу вашу игрушечную стрелялку на куски и размажу по земле, черт возьми!»[332] Макнамара вмешался и разрешил этот конкретный спор в пользу армейского генерала, что только усугубило презрение Лемея к «гражданскому» министру обороны.

Вкрадчивая, сдержанная манера общения Грина принесла ему прозвище Школьник. Он был нетерпим к инстинктивной осторожности политиков и не видел никаких достоинств в ограниченной войне, предпочитая «стремительные, радикальные, эффективные и последовательные действия… осуществляемые при полной координации всех имеющихся у США ресурсов»[333]. Как и Лемей, он считал, что Северный Вьетнам можно быстро поставить на колени, уничтожив его ключевые объекты и инфраструктуру. 4 марта 1964 г. Грин открыто предостерег Линдона Джонсона, что воздушные удары могут спровоцировать еще один конфликт по корейскому типу с риском перерастания в мировую войну: «Однако нужно было взглянуть горькой правде в глаза: мы должны были дать жесткий отпор [коммунистам], и ему как президенту требовалось решить, был ли Вьетнам тем местом, где это следовало сделать, или нет»[334]. Максвелл Тейлор, который оставался председателем Объединенного комитета начальников штабов до июля 1964 г., когда его сменил Уилер, по меньшей мере пять раз менял свою точку зрения в процессе выработки стратегии. Генерал все больше приходил к выводу, что полная победа над партизанским движением на Юге была недостижима, поэтому США следовало сосредоточиться на наказании Севера. В конце концов он присоединился к фракции сторонников бомбардировок.

Следует отметить, что влияние Комитета начальников штабов на формирование политики было довольно ограниченным, отчасти потому, что его председатели передавали в Белый дом мнение генералов в смягченной форме, а отчасти потому, что президент уделял гораздо больше внимания своим гражданским советникам, среди которых ведущую роль играл Макнамара. Самым неожиданным источником влияния стал адвокат и — в скором времени — судья Верховного суда Эйб Фортас, который ничего не знал о Вьетнаме, но был самым близким советником президента и общался с ним почти ежедневно. Таким образом, было бы ошибкой возлагать всю ответственность за политику США во Вьетнаме в 1964–1965 гг. на Комитет начальников штабов, поскольку все решения о войне или мире в конечном итоге принимались политиками. Есть и еще один важный момент: даже после болезненного опыта Корейской войны многие американские генералы так и не поняли всех достоинств ограниченного военного конфликта. Если бы военачальникам было разрешено диктовать свое видение, США могли бы пойти по пути еще более катастрофической эскалации, чем та, что имела место.

Но даже с генералами на второстепенных ролях дебаты в Вашингтоне были примечательны тем, что почти полностью сосредоточились на изучении военных сценариев, а не на поиске возможностей политического урегулирования. В этом была немалая доля вины Дина Раска, который, хотя и возглавлял дипломатическое ведомство, никогда особо не верил в силу дипломатии. Линдон Джонсон редко общался с иностранными лидерами и тем более прислушивался к их мнению. В первые годы его президентства его администрация с болезненной подозрительностью относилась ко всем инициативам де Голля, считая, что его призывы к нейтралитету Вьетнама вызваны не более чем коварным желанием заставить США испытать такое же унижение, которое пережила Франция.