Мой отец – предприниматель, чей бизнес, связанный со сдачей в аренду телевизоров отелям и больницам, быстро расширялся, – был сыном ярых социалистов, не веривших ни в религию, ни в капитализм.

– Джон сегодня узнал происхождение своего еврейского имени, – гордо объявила папе мать. Но тот, кажется, не слышал её или просто проигнорировал услышанное.

– Может, поупражняемся в счёте? – спросил он, пока мы пыхтели, распиливая бараньи отбивные с густым зелёным соусом.

Не меньше трёх раз в неделю отец проверял наше умение умножать и делить. В тот раз он повернулся ко мне и быстро выпалил:

– Джон, восемьдесят пять умножь на двенадцать, прибавь двести и раздели на четыре. Только не думай. Просто реагируй.

Я не был уверен, что знаю, как мне следовало «просто реагировать» на числа: ведь это не еда, не конфеты и не шутки. Целью этих упражнений значилась скорость, а не точность – много раз говорил нам отец. И клялся, что нет более важной способности для его работы, чем способность проделывать в уме сложные вычисления, получая примерно правильный результат.

– Что получилось? – спросил отец, подталкивая меня. Расскажи мне, как ты считаешь. Восемьдесят пять умножить на двенадцать равняется?

– Девятьсот, – ответил я.

– Хорошо, достаточно близко. Плюс двести – одиннадцать сотен. А теперь раздели на четыре. Только не разменивайся по пустякам, – добавил он, намекая на свою гипотезу о том, что значение имеют только большие суммы. Для нас очевидным уроком должно было стать утверждение, что именно округление является ключом к успеху.

* * *

Доев первое, мы сложили салфетки и встали, чтобы пойти есть десерт в гостиной, которая находилась напротив прихожей. Пока ждали, когда десерт вкатят на шаткой стеклянной тележке, мама положила Дэнни и Эйлин спать, а мы с Тимом уселись перед зажжённым камином, хотя был ещё только сентябрь.

Каждый вечер в учебном году мы вместе совершали ритуал разведения огня. Во избежание споров и мне, и Тиму позволялось поднести по одной спичке к журналам и газетам с разных сторон стопки. Мы наблюдали за пламенем минуту или две, а затем шли доделывать домашнее задание. Я взглянул на свой учебник латыни. Как бы сильно я ни старался, перед глазами стоял класс Макэнери: расставленные парты и он, сидящий в деревянном учительском кресле, – в полосатой рубашке с белым воротником и манжетами, выглядывающими из-под пиджака (делавшего его похожим на пляжный мяч, как если бы компания «Брукс Бразерс»[5] выпустила их линейку). Его тонкие бледные пальцы водили ручкой, пока он читал.

Раздеваясь, я, погружённый в воспоминания о том, что сделал со мной Макэнери, чувствовал себя всё мрачнее. Шок заставил меня мыслить аналитически, я искал возможные оправдания. Поэтому я попробовал скрыть внутренний ужас за обвинением самого себя: да, мне следовало быть смелее… больше сопротивляться. Как бы отреагировали хулиганы из Адамса, если бы Макэнери попытался усесться на них? Бьюсь об заклад, они бы ударили его в живот, оттолкнули бы. Значит, так и следовало поступить! Хотя… что бы изменилось? Кто знает? А может, это и вовсе ерунда? Я выжил. Не был ранен или раздавлен. Дальше я попытался свести к минимуму этот негативный опыт, хоть немного приуменьшив произошедшее. Это чуть помогло, и тогда я спросил себя: могу ли я стать сильнее? Мой разум затуманился.

Вместо того чтобы лечь в кровать, я, надев пижаму, оставил полусонного Тима и пошёл по коридору в спальню родителей. Включённое ночное освещение оживило потолок фигурами удлинившихся теней от ножек стола и изогнутых линий перил, огибающих площадку. «Может, мне не следует рассказывать родителям, что случилось. Возможно, я смогу справиться и самостоятельно?». Так я рассуждал сам с собой, стоя у закрытой двери их спальни. Не хотелось их беспокоить. И не важно, насколько обеспокоенным я сам себе казался.

Несмотря на свои опасения, я всё же вошёл в их комнату и плюхнулся на кровать.

– Пожалуйста, не заставляйте идти туда завтра, – пробормотал я про себя. – Я сделаю всё что угодно, но не заставляйте меня идти туда завтра.

Мой отец вышел из гардеробной и увидел мои слёзы.

– Что-то случилось, Джон?

– Я не хочу снова идти в Адамс. Я не могу.

– Почему? – только и спросил он. И посмотрел на меня очень внимательно. – Что тебе там такого сказали?

– Что я худой и меня нужно подкормить.

Мама вышла из ванной и села с нами на кровать.

– Он не хочет возвращаться в школу, – пожал плечами папа. – Слушай, есть много того, что мы не хотим делать, но делаем, причём старательно. Даже я. Ты должен идти. Если не пойдёшь, то позволишь им победить. Не собираюсь заставлять тебя, но пойти нужно. Да что случилось-то в самом деле?

На секунду мне даже показалось, что он был на моей стороне, но это стало лишь остановкой на пути к отчаянию, ожидавшему впереди.

Пронеслось в голове: «Надо сказать? Мне стыдно, не хочу».

И хорошо, что родители разрешили не отвечать. Стало грустно, но я чувствовал себя храбрецом, потому что сохранил свой секрет!

Мама велела мне лечь на их кровать и попытаться поспать. Я закрыл глаза, но через некоторое время проснулся и услышал, как они перешёптываются друг с другом.

– Почему мы отправили его в эту школу? – удивилась она.

– Возможно, мы допустили ошибку, – ответил отец. – Он не готов к этому. Слишком молод, слишком физически не развит.

Они увидели, что я проснулся, и мама отчеканила:

– Тебе всё же придётся идти в Адамс. Мы просто не знаем, куда ещё тебя можно отправить. Не думаю, что прямо сейчас тебя примут хотя бы в государственную школу. Всё, пора идти спать.

Я побрёл обратно по коридору – и наутро даже не вспомнил, как забрался на второй ярус кровати. Тим тихонько хрипел внизу, но я мог с уверенностью сказать, что он спал крепко. Потому что когда у него ухудшались симптомы астмы, его дыхание становилось сбивчивым и скрипучим. В такие ночи каждый следующий вдох Тима был более клокочущим и глубоким, чем предыдущий, и ни один из нас не мог заснуть. А сейчас этот тихий хрип не мог нам помешать.

Утром я почувствовал, как мама трясёт меня за руку. Солнце уже взошло. Я спустился по лестнице и оделся. В последнюю очередь надел галстук и куртку. Отца я увидел у зеркала, он брился и пока что ещё не порезался.

– У тебя всё получится, – подбодрил он, увидев меня. – Не знаю, как именно. Но как-то…

Через несколько минут Оле просигналил из школьного автобуса