Питер пытался преодолеть головокружение. Ощущение было такое, словно кто-то врезал ему доской, со всей силы и прямо по морде. И этот кто-то лежал прямо перед ним.

– Ты что, видел, как мама целовала другого? – наконец выкатилась дурацкая фраза.

Сильван вздохнул.

– Понятия не имею, целовала ли она кого-то, кроме меня, да это и неважно. Просто люди, которых мы любим, стоят к нам ближе всех и обладают страшной властью ранить в самое сердце… и чем сильнее любовь, тем глубже рана. Тем сложнее ее залечить. Ты можешь понимать причины, по которым тебя ранили… можешь даже простить любимого человека, но все это здесь, – Сильван неверным движением ткнул себя пальцем в лоб, – а вот тут, – он прижал ладонь к груди, над сердцем, – тут – нет. Этого стража не проведешь увертками разума. Но знаешь, что, Питер?

Питер невольно склонился ниже, точно завороженный, не в силах отвести взгляд от глаз отца. Тот перевел дух, словно после бега, и твердо закончил:

– Тебе выбирать, быть раненым или быть счастливым. Потому что, как бы ни я ни любил Хайлиана, благослови его Всемогущий, он спас тебя и вытянул из ямы на свет – вы не будете счастливы вместе. Это не в вашей власти, потому что пока жив Мелл Фэлри, ты принадлежишь ему, ты – его Дар Небес. Но, что гораздо важнее – и он твой Дар Небес. Если ты не найдешь его, то будешь не жить, а прозябать. И поверь мне на слово, прозябание – это не ночевка зимой в нетопленном доме. И не спанье в сырой постели с пустым желудком и тараканами, бегающими по лицу. Прозябать можно и в Омороне, в тепле, окруженным красивыми вещами… прекрасными, любящими тебя людьми. Осознавая каждый день, каждый час, что ты не с теми и не там, где должен быть. С такой жизнью можно, конечно, примириться. Да только вряд ли оно того стоит.

К тонюсеньким веткам кустов крепились ниточки кремовых стебельков, а на них висели крошечные, темно-розовые цветочки. Твердые, восковые лепестки загибались внутрь, прикрывая золотистые тычинки.

Питер был изумлен и очарован. Цветы поздней осенью, когда листья уже давно облетели! Ошибка или причуда природы?

Он тихонько потрогал один цветочек, но срывать, конечно, не стал. Просто продолжил путь по тропе – той самой, которой они шли когда-то на поляну с Фэлри, сто лет назад, в первый месяц знакомства. Она заросла бы давным-давно, но Питер упрямо прокладывал ее вновь.

За месяц, прошедший со смерти отца, он прилетал сюда уже в четвертый раз. Надеялся, что сможет как-то собраться с мыслями, но они ускользали, блуждали где-то далеко, словно в тумане, недоступные зову.

Да и в целом он был как-то… словно бы не здесь. С работы ушел и целыми днями бродил по Оморону, ездил по Оморону, летал над Омороном и не то чтобы думал – просто двигался, переставлял ноги, без смысла и цели. Осень неизбежно катилась к зиме, но времена года в титаническом городе почти не ощущались, температура колебалась в пределах от пятнадцати до двадцати пяти градусов цельсия. Оморон создавал собственный микроклимат, чему способствовали и многочисленные сады, в которых не было ни одного «чистокровного» дерева – сплошь модифицированные.

Неожиданно болезненным ударом оказалось отсутствие могилы у Сильвана. Тела умерших утилизировались точно так же, как старые или негодные вещи, пищевые отходы и прочий мусор – расщеплялись на атомы, которые поступали в систему синтеза и использовались для создания новых вещей и даже еды.

Последний факт, конечно, не для рассудка деревенского дитяти, криво усмехаясь, думал Питер. Смерть в Омороне вообще обставлялась довольно просто, если не сказать – буднично. К ней не относились ни с почтением, ни с трепетом. Родным и близким давали где-то сутки на прощание с умершим, но обычно никто ими не пользовался – смерть в Омороне редко приходила внезапно, семья успевала все обсудить и попрощаться.

А вот Питеру времени катастрофически не хватило. Отец со своей дурацкой скрытностью и нежеланием доставлять беспокойство, подложил ему хорошенькую свинью – даже без учета последней просьбы.

Ох уж эта последняя просьба!

Первое время сама мысль о ней вызывала в душе Питера волну протеста и ярости. Всю жизнь отец понимал его и поддерживал, как никто. Лишь ему Питер рассказал о своих чувствах к Винни, и о мечте летать, как птица, Сильван тоже знал в мельчайших подробностях. По сути, он был самым близким – и единственным, до знакомства с Фэлри – настоящим другом Питера. Несмотря на разницу в возрасте, Сильван каким-то образом ухитрялся влезать в шкуру Питера и порой понимал его чувства лучше, чем он сам.

И такое вот предсмертное желание!

Как будто он не знал, сколько сил положил Питер на то, чтобы оставить прошлое в прошлом! А это значило – оставить там и Фэлри, ничего не поделаешь.

Постепенно злость утихла, и Питер потихоньку начал приучать себя к мысли, что отец просто был не в себе. В здравом уме он точно не высказал бы подобной просьбы. Так что лучше не вспоминать о ней и постараться как-то жить дальше.

Но забыть, конечно, не получится, с тоской думал Питер, огибая стройные сосны, зеленеющие даже в преддверии зимы, так что придется нести в душе еще и эту тяжесть.

Ну да ничего, не впервой.

5

Наблюдательные Башни уже давно демонтировали, и, как и все постройки Оморона, они не оставили по себе ни единого следа. Питеру было ужасно жаль «своей» Башни. Ну хоть тропа пусть останется такой, какой он ее запомнил, пусть помогает воскрешать горькие, и в то же время чудесные воспоминания.

Например о том, как он, Питер, в шутку дернул за золотую прядь, выпущенную из прически Фэлри, а волосы неожиданно распустились и накрыли эр-лана с головы до ног, как плащом. Это было… прямо здесь!

Питер остановился и обвел взглядом неподвижный, прозрачный лес.

Интересно, Фэлри тогда так разозлился только из-за дерзости Питера… или потому что вдруг понял, что сам к нему неравнодушен?

В задучивости он привычным жестом запустил пальцы за ворот куртки и потрогал тонкие, едва заметные бороздки у основания шеи… и тут же резко выпрямился.

За деревьями, на краю поляны мелькнул высокий, темный силуэт, плеснули распущенные светлые волосы.

Казалось, вся кровь в теле Питера замерла, а потом резко устремилась вперед и вверх, наполняя его жизнью.