Как-то в субботу Томми простудился и слег, но я решил начать строительство крыши без него. Одно удовольствие — стоять среди ветвей, а вокруг никого, ничего, только бледные молодые листочки. Ты как будто в большущей зеленой пещере. Да еще высоко-высоко — прямо дух захватывает. Бабушка меня предупредила, что если упаду, то сломаю ногу, и каждый раз, глядя вниз, я замирал от страха.

Я трудился вовсю, прибивая первую доску будущей крыши. Но потом вдруг краем глаза вижу: прямо под деревом стоит какая-то женщина. Смотрит на меня снизу и улыбается — причем ужасно странно. Обычно, когда человек улыбается, у него же губы раздвигаются, — правда? — растягиваются, у некоторых аж до ушей. А у этой женщины верхняя губа поднималась, а нижняя опускалась, и видны были все передние зубы и десны — красные, как сырое мясо.

Если ты считаешь, что ты один, и вдруг оказывается, что на тебя кто-то смотрит — поневоле вздрогнешь.

И вообще — что этой странной тетке понадобилось у нас в саду?

Я заметил, что на ней черная шляпка и черные перчатки чуть ли не до локтей.

Перчатки! На ней оказались перчатки!

Я весь похолодел.

— А у меня для тебя подарочек, — сказала она, все еще глядя на меня, все еще улыбаясь, все еще показывая эти свои жуткие десны.

Я ничего не ответил.

— Спускайся-ка с дерева, мальчик, — продолжала она, — и получишь подарок, такой изумительный, какого еще в жизни не получал.

А голос — какой-то скрипучий. И в горле что-то позвякивает, будто там полно канцелярских скрепок.

Не отрывая от меня глаз и не снимая перчаток, она сунула руку в сумочку и достала оттуда маленькую зеленую змейку. И подняла повыше, чтоб мне было видно.

— Дрессированная, — объявила она.

Змейка обвила ей запястье. Зеленая такая, блестящая.

— Вот спустишься, я тебе ее подарю, — сказала незнакомая тетка.

— Ой, бабуся, — беззвучно взмолился я. — Приди, помоги!

Я испугался ужасно. Я бросил молоток и стал взбираться вверх по огромному дереву, как обезьяна. Взбирался, взбирался, так высоко залез, что дальше уже некуда, и там затаился, трясясь от страха. Женщины уже не было видно. Ее заслоняли непроглядные слои густой-прегустой листвы.

Так я просидел несколько часов, стараясь не шелохнуться. Стало смеркаться. Наконец-то я услышал, что бабушка меня зовет.

— Я здесь! — заорал я.

— Спускайся немедленно! — крикнула она. — Давно пора ужинать!

— Ба! — снова заорал я. — А эта тетка ушла?

— Какая еще тетка? — крикнула бабушка.

— В черных перчатках!

Ответом мне было молчание. Бабушка просто онемела от потрясения.

— Ба! — крикнул я снова. — Она ушла?

— Да, — наконец ответила бабушка. — Она ушла, а я тут, мой миленький. Уж я тебя в обиду не дам. Слезай поскорей.

Я спустился со своего каштана. Я весь дрожал. Бабушка меня обняла.

— Я видел ведьму, — сказал я.

— Пойдем в дом, — сказала бабушка. — Со мной тебя никто не тронет.

Она повела меня в дом, дала мне чашку горячего какао и бухнула туда побольше сахару.

— Рассказывай все подряд, — велела она.

И я все-все рассказал.

Когда я закончил рассказ, дрожала уже бабушка. Лицо у нее стало серое, как зола, и она то и дело поглядывала, я заметил, на свою руку, на которой не хватало большого пальца.

— Сам понимаешь, что это значит, — сказала она. — Это значит, что рядом с нами живет ведьма. Теперь уж я больше не отпущу тебя одного в школу.

— По-твоему, она на меня охотится? — спросил я.

— Нет, — ответила бабушка. — Вряд ли. Этим тварям ведь все равно — тот ли ребенок, другой ли.

С тех самых пор я не забывал про ведьм ни на минуту, и в этом, по-моему, нет ничего удивительного. Если я шел по улице, а навстречу шла женщина в перчатках, я, естественно, перебегал на другую сторону. А погода, между прочим, весь месяц, как назло, держалась холодная, почти все ходили в перчатках. Но той тетки с зеленой змейкой я, как ни странно, больше ни разу не встретил.

Это была моя первая ведьма. Но — не последняя.

Настали пасхальные каникулы и минули, и начались занятия. Мы с бабушкой уже решили, что проведем летние каникулы в Норвегии, и вечерами почти ни о чем другом не могли говорить. Бабушка заказала мне и себе по каюте на первом же пароходе, который после окончания учебного года отправлялся из Ньюкасла в Осло. А из Осло она обещала меня повезти в такое местечко на южном берегу, вблизи Арендаля, где чуть ли не восемьдесят лет назад, еще в детстве, сама провела не одно лето.

— Весь день напролет, — рассказывала она, — мы с братом, бывало, катались на лодке. По всему берегу там такие крошечные островки, островки и — нигде ни души. Мы были следопыты, мы исследовали те островки, мы ныряли в море с дивных гладких гранитных скал, а на обратном пути, бывало, забросим якорь, удим треску и пикшу и, когда есть улов, разводим костер и готовим себе обед. Нет на свете рыбы вкусней, чем только что выловленная треска.

— А какая у вас наживка была, бабуся, когда вы удили рыбу?

— Мидии, — сказала она. — В Норвегии все ловят рыбу на мидий. Не поймаешь ни единой рыбешки, сваришь в кастрюле мидий, вот и сыт.

— А они вкусные?

— Объедение, — вздохнула она. — Вари их в морской воде, и они будут нежные, соленые.

— А что вы еще делали, бабуся?

— Отгребем, бывало, подальше от берега, навстречу рыбачьим лодкам, которые возвращаются с ловли креветок, помашем им, и они остановятся и дадут нам по горсти креветок каждому. Креветки теплые, только что сваренные, мы, бывало, прямо в лодке их чистим и лопаем. Самое изумительное — голова.

— Голова? — удивился я.

— Зажмешь эту голову зубами и высасываешь, что у нее внутри. Чудо! Мы с тобой нынче летом все это тоже проделаем, миленький, — обещала бабушка.

— Бабуся, — сказал я, — уж поскорей бы. Я прямо жду не дождусь.

— И я, — сказала она.

Когда оставалось всего три недели до конца учебного года, случилась ужасная вещь. Бабушка слегла с воспалением легких. Она очень тяжело заболела, и у нас поселилась сиделка, чтоб день и ночь за нею ухаживать. Доктор мне объяснил, что вообще-то воспаление легких в наше время — болезнь не такая уж опасная, потому что существуют антибиотики, но когда человеку идет девятый десяток, как моей бабушке, — опасность очень серьезная. Он сказал, что ее в таком положении даже в больницу страшно везти, и осталась она у себя в комнате, а я слонялся под дверью, глядя, как к бабушке вносят кислородные баллоны и прочие ужасы.