— А сама ты эту картину видела, ба? С девочкой Сольвейг?

— Конечно, видела сколько раз, — отвечала бабушка. — И ведь что интересно: Сольвейг все время перемещалась по картине. То видишь собственными глазами — в домике сидит, выглядывает из окна. А на другой день вдруг она уже во дворе, в самом дальнем углу, стоит и на руках уточку держит.

— И ты видела, как она по картине двигалась, да, бабуся?

— Никто никогда не видел. Где бы она ни была: во дворе ли кормила уток, в доме ли выглядывала из окна — всегда она была неподвижна, просто написанная маслом фигура. Все это очень странно, — заключила бабушка. — Чрезвычайно странно. И самое странное, что с годами она на картине делалась старше. Через десять лет из маленькой девочки превратилась во взрослую женщину. Через тридцать лет стала немолодой. А потом вдруг, через пятьдесят четыре года после того, как все это стряслось, она совсем исчезла с картины.

— По-твоему, она умерла? — ахнул я.

— Кто знает? — отвечала бабушка. — В мире ведьм творятся совершенно необъяснимые вещи.

— Ну вот, ты рассказала мне про двоих детей. А что с третьим было?

— Третьей была маленькая Биргит Свенсон, — сказала бабушка. — Вон там, прямо от нас через дорогу жила. И вдруг, в один прекрасный день, на теле у Биргит стали расти перья. А через месяц она уже превратилась в большую белую курицу. Родители годами ее держали в прелестном загончике, во дворе. Она даже яйца несла.

— И какого цвета яйца? — спросил я.

— Такие темные. Большущие, я таких и не видывала до тех пор. Ее мать омлеты из них взбивала. Исключительно вкусные.

Я посмотрел на бабушку — сидит в своем кресле, как древняя царица на троне. Глаза — серые, затуманенные и смотрят куда-то далеко-далеко. В ту минуту самым реальным из всего, что было в бабушке, мне показалась сигара, да еще дым, синим облаком окутывавший бабушкино лицо.

— Но ведь эта девочка, которая в курицу превратилась, — она же никуда не исчезла? — заметил я.

— Нет, Биргит не исчезла. Она прожила много лет, неся свои темные яйца.

— Но ты же сказала — они все исчезли?

— Ну, ошиблась, — признала бабушка. — Возраст как-никак. Не молоденькая… Всего не упомнишь.

— А с четвертым ребенком что произошло? — спросил я.

— Четвертым был мальчик по имени Гаральд, — сказала бабушка. — Однажды утром кожа у него пошла серыми и желтыми пятнами. Потом стала жесткой и ломкой, как ореховая скорлупа. А вечером мальчик уже превратился в камень.

— В камень? — поразился я. — То есть в самый настоящий камень?

— В гранит, — уточнила она. — Я как-нибудь тебя отведу на него посмотреть, если хочешь. Его до сих пор держат в доме. Стоит в прихожей такой гранитной маленькой статуей. Гости к нему прислоняют зонтики.

Несмотря на свой юный возраст, я был не склонен верить каждому слову бабушки. Но она говорила с такой убежденностью, так серьезно — без намека на улыбку, глазом не моргнув, — что меня одолели сомнения.

— Дальше рассказывай, бабуся, — попросил я. — Ты сказала, их было пятеро. Что случилось с последним?

— Сигарой не хочешь пыхнуть? — предложила она.

— Бабушка! Мне же всего семь лет.

— Твой возраст в данном случае особого значения не имеет, — ответила бабушка. — Но кто курит сигары, тот никогда не простудится.

— Так как же насчет пятого номера, ба?

— С номером пятым, — начала она, посасывая кончик сигары так, будто это какая-то изумительная вкуснятина, — случилась весьма интересная история. Девятилетний мальчик по имени Лайф проводил летние каникулы со всей семьей на фьорде, они загорали, играли и плавали, ныряя в воду со скал. Нырнул и Лайф, и отец, который за ним присматривал, заметил, что уж слишком долго сын держится под водой. А когда наконец вынырнул, он был уже вовсе не Лайф.

— А кто же, бабуся?

— Он превратился в дельфина.

— Ну уж нет! Не может такого быть!

— Он стал прелестным юным дельфином, — сказала бабушка, — и к тому же весьма дружелюбным.

— Бабуся, — сказал я.

— Что, мой миленький?

— Он на самом деле, честное благородное слово, превратился в дельфина?

— Абсолютно, — подтвердила она. — Да я сама была близко знакома с его матерью. Она мне все это и рассказала. Рассказала, что Лайф-дельфин оставался с ними весь день, он еще катал на спине сестер и братишек. Все чудесно провели время. А потом он взмахнул плавником и — только его и видели.

— Но, бабуся, — не сдавался я, — как же они узнали, что этот дельфин — на самом деле Лайф?

— А он с ними разговаривал, — объяснила бабушка. — Когда их возил на спине, он без умолку шутил и смеялся.

— Ну и суматоха, наверное, поднялась? — предположил я.

— Не особенно, — сказала бабушка. — Ты должен помнить, что мы здесь, в Норвегии, к подобным вещам попривыкли. Тут же ведьмы на каждом шагу. Возможно, прямо сейчас, прямо на нашей улице одна такая живет. Ну а теперь тебе пора спать.

— А эта ведьма не залезет ко мне ночью в окно? — спросил я, едва заметно дрожа.

— Нет, — успокоила меня бабушка. — Не такие они дуры, чтоб по водосточным трубам карабкаться и вламываться к людям в дома. Ты будешь в полной безопасности. Ну, иди, иди. А я тебе одеялко подоткну.

На другой вечер бабушка выкупала меня в ванне, а потом повела в гостиную и стала рассказывать новую историю.

— Сегодня, — начала моя старушка, — я тебе объясню, как распознать ведьму при встрече.

— И всегда можно ее наверняка распознать?

— Нет, — отвечала бабушка, — наверняка не получится. В том-то и беда. Но можно почти точно догадаться.

Она сплошь обсыпала свои колени сигарным пеплом, но все-таки я надеялся, что она не загорится раньше, чем успеет объяснить мне, как распознают ведьму.

— Во-первых, — сказала бабушка, — НАСТОЯЩАЯ ВЕДЬМА всегда будет в перчатках, когда бы ты ее ни встретил.

— Ну уж прямо — всегда. А как же летом, в жару?

— Да, и летом, в жару, — подтвердила бабушка. — Обязательно. И хочешь знать почему?

— Почему? — спросил я.