— Снимите свои паррики, надо немного пррофетррить ваши пятнистые скольпы! — рявкнула она, и снова дружный вздох облегчения пронесся по залу, все руки потянулись к головам, и все парики (вместе со шляпками) были сдернуты в тот же миг.

Теперь передо мной рядами, рядами колыхались голые скальпы, все красные, расчесанные и натертые париками, точней, их шершавой изнанкой. Не могу вам описать, до чего же кошмарный был этот вид, причем он казался еще более диким из-за того, что под голыми шелудивыми головами красовались нарядные, элегантные и даже модные платья. Просто жуть. Ну не бывает такого!

— Господи! — взмолился я. — Помоги мне! Спаси и помилуй! Эти лысые уродины — они же детоубийцы, все сплошь до единой, а я, я заперт с ними в одном помещении и не могу убежать!

Тут новая, еще более страшная мысль поразила меня. Бабушка ведь говорила, что своими необыкновенными ноздрями они могут учуять ребенка ночью, в кромешной темноте по другую сторону улицы. До сих пор на моих глазах подтверждалось буквально каждое бабушкино слово. И, выходит, наверняка какая-нибудь ведьма в последнем ряду вот-вот меня учует, вопль «Собачьи какашки!» пронесется по залу — и меня загонят в угол, как крысу.

Я сидел на коленках за ширмой, не смея дохнуть.

Но потом вдруг я вспомнил, какую еще очень важную вещь мне говорила бабушка.

— Чем ты грязней, — она говорила, — тем трудней будет ведьме тебя учуять.

Сколько уже времени я не мылся в ванне?

Ну, я не знаю. У меня в гостинице своя комната, а бабушку не волнуют подобные глупости. Короче, если хорошенько подумать, — да, скорей всего, я ни разу не мылся с тех самых пор, как мы сюда приехали.

А когда я в последний раз умывался?

Ну, только уж не сегодня утром.

И не вчера.

Я глянул на свои руки. Пыльные, грязные, почти черные.

Это обнадеживало. Сквозь такое — куда уж пробиться вонючим волнам.

— Федьмы Прритонии! — гаркнула Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен. Сама она, я отметил, не сняла ни туфелек, ни парика, ни перчаток. — Федьмы Прритонии! — взвизгнула она.

Публика нервно заерзала, все вытянулись в креслах.

— Ничтожные федьмы! — вопила она. — Песполезные, ленифые федьмы! Слабые, слюняфые федьмы! Куча ни на что не годных черрвей!

По публике прошла дрожь. Величайшая Самая Главная Ведьма явно была в гадком настроении, и все это понимали. Я чувствовал — надвигается что-то страшное.

— Зафтрракаю я сегодня утрром, — орала Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен, — смотррю в окно, на пляж, и что же я фижу? Что же я фижу, я фос, да, я фос спррашифаю! А фижу я меррзкое зррелище! Я фижу сотни, я фижу тысячи гнусных, прротивных детишек, и они игррают в песочке! Меня чуть не фыррфало! Почему фы их не ликфидирровали? — вопила она. — Почему не стеррли с лица земли этих гррязных, фонючих детишек?

Кричит, а изо рта у нее с каждым словом, как пули, вылетают комочки бледно-синей слюны.

— Это я фос, я фос спррашифаю! — взвизгнула она.

На этот вопрос ей никто не ответил.

— От детей фоняет! — простонала она. — Они профоняли фесь мирр! Мы не потеррпим детей фокрруг нос!

Лысые головы старательно закивали все как одна.

— Один рребенок ф неделю — этого мало! — выкрикнула Величайшая Самая Главная Ведьма. — Неужели на польшее вы не спосопны?

— Уж мы постараемся, — забормотали голоса. — Мы очень постараемся.

— Старраться — тоже мало! — взревела Величайшая Ведьма. — Я трребую максимольных ррезультотоф! Пррикозываю! Пррикозываю, чтобы каждый прритонский рребенок был ликфидиррован, изничтожен, перречерркнут, рраздовлен пррежде, чем я сюда феррнусь черрез год! Понятно я вырражаюсь?

Публика так и ахнула. Я увидел, как ведьмы озабоченно переглядываются. И услышал, как одна из них, в конце первого ряда, сказала вслух:

— Всех? Да разве их всех уничтожишь!

Величайшая Самая Главная Ведьма взвилась так, будто кто-то всадил ей шило пониже спины.

— Кто это сказол? — рявкнула она. — Кто смеет споррить со мной? А, это ты, да? — и она ткнула пальцем в перчатке, острым, как иголка, в ту ведьму, которая произнесла дерзкую фразу.

— Я не хотела, Ваше Величайшество! — простонала злополучная ведьма. — Да разве же я стану спорить! Это я так, это у меня мысли вслух!

— Ты осмелилась споррить со мной! — взревела Самая Главная Ведьма.

— Это просто мысли вслух! — повторила неудачница. — Клянусь, Ваше Главенство! — и она затряслась от страха.

Величайшая Самая Главная Ведьма Всех Времен быстро шагнула вперед, и, когда она снова заговорила, у нее был такой голос, что у меня кровь застыла в жилах.

— Федьма глупая была,

И теперь сгоррит дотла! —

вот что она прошипела.

— Нет! Нет! — молила несчастная в первом ряду. Но Величайшая Самая Главная Ведьма продолжала:

Еще словцо наперрекорр —

И для тебя готоф костерр!

— Смилуйтесь! — вопила бедная ведьма в первом ряду. Но Величайшая Ведьма не обращала на нее ровно никакого внимания. Она продолжала:

Дуррища, ты с таким ай-кю

Годишься лишь на паррпекю!

— Простите меня, помилуйте, о Ваше Величайшество! — надрывалась обреченная преступница. Но Величайшая Самая Главная Ведьма неумолимо продолжала:

Тот, кто перрепьет меня, —

Дрр-рянь! — не прроживет и дня!

Еще секунда — и искры, искры, множество искр, как крошечные металлические опилки, хлынули из глаз Величайшей Ведьмы Всех Времен и полетели прямо к той, которая осмелилась открыть рот. Они в нее попали, ударили и, я видел, вонзились ей в тело, она дико, страшно взвыла, и вокруг нее поднялось облачко дыма. В зале запахло горелым мясом.

Зал замер — ни звука, ни шороха. Я, как и все, смотрел на этот дым, а когда он рассеялся, в кресле уже никого не было. Только туманно-белое облачко, я заметил, вспорхнуло к потолку и — улетело в окно.

Глубокий вздох вырвался сразу у всех присутствующих.

Величайшая Самая Главная Ведьма взглядом обвела зал.

— Надеюсь, сегодня больше никому не захочется мне перречить, — сказала она.

Ответом ей было мертвое молчание.

— Зажоррилась, как пиррожок, — усмехнулась Величайшая Ведьма. — Сфаррилась, как морркофка. Уж ее-то фы больше никогда не уфидите. А теперрь перрейдем к делу.